в которой совершается преступление
29 мая 1907 года Иван Никитич Купря – полноватый, среднего роста господин сорока трех лет от роду – крался вдоль забора дома отставного полковника Вайскопфа и чувствовал, как волнение, точно пузырьки шампанского, поднимается от желудка вверх, к самой голове. Этот дом Купря выбрал еще два месяца назад, но обстоятельства сложились удачно только сегодня. На взгляд человека, недостаточно знакомого с географией города Золотоболотинска, двухэтажный каменный дом полковника Вайскопфа для затеи Ивана Купри подходил наименьшим образом: своим фасадом он смотрел на широкую, проезжую Александровскую улицу. Тут же сидел у хозяев на цепи их большой черный лохматый пес. Пес был злой и бестолковый, и всем было известно, что с цепи его никогда не спускают. Но Иван Никитич, проживший в городишке уже без малого семь лет, любивший пешие прогулки и изучивший все местные закоулки, знал, что непарадной своей частью полковничий дом повернут к безлюдной живописной местности, которая раскинулась позади него. После зеленеющего майской свежестью луга там вставал негустой лесок, который скрывал от глаз обитателей дома те самые болота, что дали название городу. Ожидать тут встречи с кем-либо из жителей Золотоболотинска не приходилось. Сейчас, вечером, даже мальчишки не стали бы здесь играть, опасаясь встречи с болотной нечистью, рассказы о которой так любили обыватели. Сам же полковник Вайскопф вместе со своим слугой – это было достоверно известно Купре – отбыл накануне по делам в Санкт-Петербург. Его жена Амалия Витальевна должна была этим вечером непременно быть в Общественном собрании по случаю приезда итальянского тенора. Мужик, работавший у Вайскопфов по хозяйству, бывший одновременно конюхом и извозчиком, ясное дело, отбыл вместе с хозяйкой и оставался при экипаже, чтобы после концерта отвезти ее домой. Горничная была отпущена до утра в дом своей дальней родственницы, где отмечались именины, и куда девушку пригласили не столько гостьей, сколько помощницей на праздник. Эти на первый взгляд совершенно излишние сведения, были господину Купре сегодня необходимы, и он накануне озаботился тем, чтобы все проверить. В доме могла оставаться только кухарка, но Иван Никитич надеялся, что она уже ушла спать, да и не будет она показываться на хозяйской половине.
Купря, никем не замеченный, благополучно, если не считать промокших во влажной траве ботинок, достиг, наконец, владений Вайскопфов. Забор здесь, на задах, был не то что с проезжей улицы, а довольно шаткий. Иван Никитич уцепился двумя руками за подгнившую доску, потянул вбок, и без особого труда вырвал её нижнюю часть. Примерился к образовавшемуся отверстию. Нет, голубчик, в этакую щель ни за что не пролезть. Тогда он, немного смущаясь и воровато оглядев раскинувшийся за спиной лужок с парой разволновавшихся под вечерним ветерком осинок, достал припрятанный под полой фланелевого пиджака металлический крюк. Крюк он тоже приглядел давно в собственном своем сарае. Поначалу крюк этот пробудил его любознательность совершенно не меркантильного толка.
– А что это, скажи-ка ты мне, Трофим, за штуковина такая у нас в сарае? – спросил тогда Иван Никитич дворника, помогавшему ему разобрать вещи после переезда.
– Это-то? – Трофим бросил хмурый взгляд из-под мохнатой шапки. – Сами и сказали: штуковина. Лучше и не скажешь.
– Я, брат, не столько названием, сколько назначением интересуюсь, – уточнил Иван Никитич.
Трофим почесал в затылке, так низко сдвинув шапку на лоб, что его глаз стало вовсе не видно:
– А кто ж его разберет? От старой хозяйки осталось, видать. Кочерга, не кочерга. Ломик, не ломик. Это, видать для того, чтобы… того. Или чтобы это… ну, этого самого. Да вы сами знаете!
