Европа с мавританским акцентом
Если вдуматься, Испания – это наше будущее. Точнее, модель будущего. Я имею в виду только то, что испанцы суть результат некогда болезненного столкновения цивилизаций. Именно такого столкновения, которое нам всем только предстоит. Несколько лет назад некий художник пощекотал нервы серией фотомонтажей: мечеть на месте Нотр-Дам в Париже, минареты посреди Манхэттена и т. п. Так он представляет себе (и нам) завтрашний западный мир во власти пришельцев с Востока, и этот мир полон страхов: от пылающих машин до пылающих небоскребов.
Что ж, цивилизации начали сталкиваться не сегодня, и остывшие угли былых взаимодействий сегодня составляют монолит наций, с тех пор оказывавших на мир наибольшее влияние (французы = галлы + франки + римляне, англичане = англы + саксы + норманны, американцы = …). Вовсе даже не обязательно впадать в восточный транс, любуясь томной каменной вязью Альгамбры – дворца гранадских эмиров, чтобы ощутить этот мавританский акцент в любом закутке нынешней испанской жизни. Достаточно всмотреться в лица севильской или мадридской толпы, услышать звенящую тишину летней сиесты с отчетливым призвуком неги: плюс сорок два, белый, какой-то воистину аравийский воздух, начисто выжигающий привычный европейский фон тревожности и прочую фрейдовщину. Да просто вслушаться в речь, где звукоряд определенно ближе к Передней Азии, чем к Европе, и не надо быть профессором Хиггинсом, чтобы различить типично арабское, как будто шепелявое «с». В самом деле, кто такие испанцы: христианизированные арабы или европейцы с порядочной долей арабской крови? Ответ заведомо лишен смысла. Они испанцы, и в качестве таковых пребывают в мире последние шестьсот лет, со времени так называемой Реконкисты, то есть изгнания арабов с Иберийского полуострова, потому что в любой так называемой национально-освободительной войне освобождают обычно от чужой администрации, но не от чужих генов.
Какие они? Тоже непростой вопрос. Любой коллективный портрет опасно соседствует с карикатурой, что не слишком приближает к истине, а в нашу политкорректную эпоху к тому же чревато еле простительными недоразумениями. Тем более, что при ближайшем рассмотрении испанцы обнаруживают внутри себя такое разнообразие, которое нам и не снилось. Каталония отличается от Андалусии куда больше, чем Закарпатье от Донбасса, а галисийский язык от государственного кастильского никак не меньше, чем суржик Харьковщины от надменного львовского украинского, о басках или цыганах говорить вообще не приходится.
Здешний «плавильный котел» действовал не слишком успешно то ли потому, что образование было мало распространено (три процента населения до сих пор неграмотно), а бюрократия, как всегда, ленива, то ли за пределами Иберийского полуострова дел было слишком много. Худо-бедно едва ли не полмира научили кастильскому наречию, а до своих окраин не добрались. Угли противостояния долго тлели, и не случайно гражданская война 1936 – 1939 годов носила еще и отчетливый оттенок бунта территорий: базой республиканцев был север: галисийцы, астурийцы, баски, каталонцы против «настоящих» испанцев, а то, что сам Франко был из Галисии, мало что меняет: большего русского националиста, чем инородец Джугашвили, трудно себе представить. С Франко тоже не так просто. Герой марокканской войны, в 34 года самый молодой бригадный генерал Европы, любимец короля Альфонса XIII, он был примером того, как в той, прежней Испании, несмотря ни на что, действовали «социальные лифты». Естественно, левые не вызывали у него никакой симпатии.
Подобно нам, в случае выбора между законом и справедливостью испанцы, не колеблясь, отдают предпочтение второму, но их справедливость имеет не столько собственно этическое, а скорее уж эстетическое измерение. Кровавая испанская гражданская война черпала свою энергию именно оттуда. Потому же, кстати, она была так заразительна – именно в эстетическом смысле. Хорошо помню собственное детство уже на закате Советского Союза: официальная парадная форма пионера включала в себя пилотку-«испанку» с кисточкой. Ну, допустим, мы, несчастные образчики промытых мозгов. Но ведь достойнейшие люди сопереживали республиканцам и ненавидели фалангистов, взять того же Хемингуэя. Я настаиваю, что все дело именно в эстетике, потому что республиканцы точно так же своеобразно понимали справедливость, как и наши комиссары в пыльных шлемах (их, к слову сказать, было тут немало задействовано), и руки у них точно так же были по локоть в крови, и не только противников, но и, казалось бы своих – вспомним полную черного юмора коллизию, когда испанские коммунисты расстреливали анархистов.
