Остаток металлической ленты короткими ритмичными рывками вошел в приемник трофейного МГ, и пулемет умолк, сделав последнюю короткую, как отчаянный крик, очередь. Воронцов отбросил от плеча короткий рог приклада и какое-то мгновение, будто преодолевая оцепенение, смотрел, как дымится под мокрым снегом пылающий перегретый ствол и как на дырчатом сизом кожухе с шипением появляются и тут же бесследно исчезают темные пятна, оставляемые снежинками. Потом толкнул в плечо лежавшего рядом младшего лейтенанта и сказал, как говорят о неизбежном:
– Давай, Малец, своим ребятам наши координаты. Пусть лупанут по траншее. Только постарайся не опоздать. И не торопись. Надо, чтобы подошли еще немного…
Воронцов пристально смотрел за бруствер, по привычке, как в последнее время делал это перед атакой, прикусив конец сыромятного ремешка каски. Ремешок имел вкус – кисловато-горький, как будто его измазали дегтем. Этот вкус ему что-то напоминал…
Немецкая цепь, порядком поредевшая и уже не такая ровная, как несколько минут назад, когда она только появилась из березняка, не залегла. Она миновала линию минометных взрывов и несокрушимо приближалась к траншее Восьмой роты. До нее оставалось около сорока метров. Еще пять-десять шагов – и атакующие забросают их траншею гранатами. Уже видно было, как немцы нагибаются, на ходу выдергивают из-за широких голенищ длинные штоковые гранаты и отвинчивают колпачки взрывателей.
Через минуту-другую произойдет то, чего Воронцов боялся больше всего – рукопашная в их траншее. Рота конечно же отобьется. Но что от нее останется? И вряд ли немцы бросили на убой одну цепь. Где гарантия того, что, когда завяжется рукопашная, из березняка не поднимется вторая волна атакующих, которая и прикончит их, последних, прямо в траншее. Отводить роту на промежуточную позицию тоже поздно. Если они встанут, то отойти организованно, вместе с ранеными, вряд ли удастся. Их отход тут же превратится в бег. Но побегут те, кто может. А кто не может? Переколотых штыками раненых в траншее, оставленной на полчаса, Воронцов видел не раз. Да и бегущих расстреляют в спину за несколько минут.
Младший лейтенант Малец срывающимся голосом быстро передал координаты, потом, уже спокойнее, повторил их и отдал команду:
– Давай, Никушкин! Беглым из всех стволов! Мин не жалей! Огонь!
Воронцов выждал, когда в тылу, в лощине, которую они прикрывали, родился тонкий характерный свист, приблизился с нарастанием и завершился первым пристрелочным: «Грак!» Снял с предохранителя «ТТ» с полным магазином, сунул его за пазуху и лег на дно траншеи. Теперь оставалась одна надежда, что минометная батарея младшего лейтенанта Мальца сделает свое дело.
«Грак! Грак!» – хряскали вокруг мины, будто отыскивая окоп, на дне которого лежали, скорчившись, два лейтенанта. Минам все равно, свои или чужие окопы им перепахивать, отыскивая спрятавшихся там людей, кто бы они ни были.
Земля вокруг дрожала, и мерзлые стенки окопа начали трескаться и осыпаться.
Взрывы начали скатываться по склону левее, к сосняку, ко второму и первому взводам. Но осколки долетали и сюда. С упругим свистом и фырчанием они проносились над окопом.
В какой-то момент Воронцов услышал за бруствером топот шагов и кто-то в мокрой мерзлой шинели обвалился в их окоп. Видимо, Численко прислал связного, подумал Воронцов и увидел сапоги с ровными рядами гвоздиков на толстой подошве. Так и есть, прибежал Дикуленок. Воронцов узнал его трофейные сапоги. Туго, видать, приходится второму взводу. Воронцов толкнул ногой связного. Но тот подобрал ноги и затих в противоположном углу. Окоп все еще вздрагивал, подпрыгивал, как ненадежный, прохудившийся ящик.
