ЛАДА.
Открыла глаза, и взгляд сфокусировался на плитке по стенам. В
горле всё пересохло.
Ко мне подошла женщина в медицинском одеянии и заглянула в
лицо.
— Ну вот, очнулась, сердечная? — улыбнулась мне она.
— Пить… — прошептала я.
— Дам сейчас, конечно, после операции пить хочется…
— Операции? — удивилась я, а медсестра помогла мне присесть.
— Ты не помнишь? — спросила она. — Это последствия наркоза. На
водички…
Я стала пить воду из стакана, который она поднесла к моим губам,
держать его сама я бы просто не смогла сейчас.
— Ну ничего. Доктор Старков тебя на ноги поставит. Сам тебя
оперировал.
Старков? Хирург тоже русский? Надо же… Эта медсестра говорила со
мной по-английски.
Я зажмурилась от боли в голове. В сознании стали мелькать
картинки… Боль, нарастающая с каждым днем, потом — часом… Срочные
сборы меня на операцию, где мне…
Я открыла глаза. Мокрые от слёз. Я всё вспомнила. Упала обратно
на подушку.
— Плохо? Ты чего побелела? — забеспокоилась медсестра.
— Я вспомнила… — прошептала я.
— А-а… Ну ты держись, — сжала она моё плечо. — Жаль, что тебе,
такой молодой, суждено было это пройти. Но всё, что нас не убило, —
сделает сильнее. Вот и борись, девочка.
— За что? — равнодушно спросила я. Смысла в моей жизни никакого
не стало. Совсем… За что тут бороться? За жизнь, которая мне теперь
не нужна и самой?
— За себя, девочка, за себя, — ответила она. — Трудно сейчас
будет. Но надо бороться.
— Ради чего? — Из моих глаз снова полились слёзы. Отчаяния,
боли, обречённости… Я знаю, что мне скажет врач. И очень боюсь это
услышать — что у меня больше никогда не будет детей. Я так хотела
этого ребёнка, ждала… Ребёнка Ромы. Чтобы со мной осталось хоть
что-нибудь от него… Я бы сама его растила, я не винила ни в чём
больше Романа. Он никогда не любил меня так, как свою школьную
любовь, и я это знала. Он был на ней помешан и тогда, и сейчас
тоже. Едва увидел её, как чувства вернулись, а точнее, они не
уходили, просто спали, пока мы обманывали себя и друг друга. Но я
любила. Искренне, забыв себя, по-настоящему любила его. И как жить
дальше без него, брошенной накануне собственной свадьбы из-за
другой, потерявшей ребёнка, то единственное, что осталось от Ромы,
я просто не знаю.
— Ради себя, своей семьи, — ответила сестра. — У тебя ещё вся
жизнь впереди.
— А вы теряли детей?
— Я? — растерялась она. — Нет, бог миловал.
— Тогда чему вы меня учите?
— Милая, много не надо разговаривать. Ты ещё очень слаба. Сейчас
я тебе поставлю капельницу, и ты успокоишься и поспишь. Утром тебя
осмотрит врач. Старков сам хочет тебя курировать.
Я промолчала. Мне плевать, кто такой этот Старков и почему он
хочет наблюдать меня сам. Вероятно, судя по высказываниям этой
медсестры, он здесь главный. Даже не знаю, к чему мне эти выводы,
но благодаря профессии моя голова привыкла всё подмечать и
анализировать. Мне же самой просто всё равно, кто меня будет
лечить.
— Это наш главный врач, — продолжала болтать медсестра,
настраивая катетер капельницы. — Он прекрасный хирург, практикует
наравне со всеми, чтобы не потерять навык. Вот в его смену ты и
попала. Повезло тебе, милая. Старков только способен разрешить
такой сложный случай. Бог тебя спас его руками, рано тебе ещё…
туда. Живи, красивая, живи…
По мне — так лучше бы не выжила тоже… Зачем он только спас меня?
Кто его просил мне помогать…
— А где Настя? — спросила я, чувствуя, как закрываются мои
глаза. Капельница явно была со снотворным.
— Придёт, когда тебя переведут из реанимации в обычную
палату.
— А когда переведут?
— Когда время придёт. Спи, милая, не надо себя нагружать.
Настя — молодая медсестра, которую родители наняли мне в
качестве сиделки. Она жила вместе со мной в палате. К сожалению, со
сломанной ногой и запястьем, в гипсе, у меня нет возможности даже
до туалета дойти, для этого мне и наняли Настю. Так странно, что в
этой клинике оказалось столько русскоговорящих…
