– Что делать, ума не приложу, только и видеть ее такой тяжко.
– Не рви сердце, Маруся, образуется еще…
– Когда, Вань, образуется? Месяц уже как вернулась, а ходит словно в воду опущенная. Глаза не только от господ, но и от нас с тобой прячет. Не узнаю я свою дочь.
Рона притаилась в темных сенях, где невольно стала свидетельницей разговора между отцом и матерью. И надо бы уйти, чтоб не застукали за постыдным делом, и сил нет двинуться с места.
Прошел месяц, как она вернулась из Млеки в отчий дом. За то время, что пропадала, горе разве что не убило отца с матерью. Но едва ли сейчас они чувствовали себя намного счастливее. Но и ничего поделать с этим она не могла. Просто не могла и все. Она и сама старательно цеплялась за эту жизнь, пытаясь разглядеть в ней хоть что-то привлекательное. Но каждое утро ее встречало уныние, а когда заканчивался день похожий на вчерашний, она в таком же настроении отправлялась спать.
– Она словно оставила там всю радость, – всхлипнула мать, и Рона отчетливо представила, как та прижимает платок к глазам.
– Нужно подождать, – промолвил отец и в кухне повисла тишина.
Это и послужило Роне сигналом. Она отлепилась от стены и нарочито громко хлопнула входной дверью. Сбросила верхнюю одежду на лавку и лишь потом распахнула дверь в кухню.
– Доча, ты вовремя! – воскликнула мать, отворачиваясь к печи. – Обед как раз подоспел, мы с отцом тебя ждали…
Рона сделал вид, что не замечает заплаканных материнских глаз и скорбного выражения лица отца. Ей вдруг стало так стыдно, что все свои проблемы переложила на их уже немолодые плечи, да еще и причины объяснить не может.
– Пахнет очень вкусно! – попыталась улыбнуться она. – И я ужасно проголодалась.
Кажется, получилось. Мать украдкой бросила на нее удивленный взгляд, а отец, напротив, принялся суетливо передвигать перечницу с солонкой на столе, внимательно рассматривая при этом скатерть.
По первости они еще пытались Рону о чем-то расспрашивать, но потом оставили эти попытки, когда поняли, что ничего рассказывать она не будет. Вызывали ее к себе и супруги Солодей. Но те больше интересовались здоровьем и душевным состоянием. Как могла, Рона убедила хозяев, что с ней все в порядке, и продолжить работу горничной она вполне себе может. Да и только занимаясь тяжелым физическим трудом получалось отвлечься, не думать ни о чем.
А потом наступали ночи – самое тяжело и длинное время суток. Она намеренно задерживалась в большом доме, чтобы устать до изнеможения. Брала на себя любую работу, первая соглашалась на подмену… Но каждый раз все повторялось: лежа в постели и глядя в потолок, Рона видела перед собой двух мужчин – Николу и Роуна. Их образы преследовали ее постоянно. И одного из них она видеть не хотела, а второго – не могла. И сердца у нее больше не осталось – каждому из этих двоих отошло по половинке.
Наверное, потому Рону не трогали ничьи несчастья до сегодняшнего дня. Но сегодня что-то изменилось. В груди так сильно екнуло, словно желая напомнить, что она все еще живая.
– Твой любимый тушняк, – поставила мама перед ней полную дымящуюся тарелку. То ли Рона неплохо играла роль, то ли действительно проголодалась, только сама не заметила как все съела.
– Спасибо, мам, очень вкусно, – сказала она, вставая из-за стола. – Ты сейчас на работу?.. – обратилась к матери, чего тоже не делала с момента возвращения. Каждый день она приходила на обед, молча и без аппетита делала вид, что ест. А потом так же тихо снова удалялась в господский дом.
– Да. Сейчас только уберу… – засуетилась Маруся.
– Пойдем тогда вместе? – предложила Рона.
– А и идите уже, – обрадовался отец так, что не смог скрыть. – Я тут сам все уберу. У меня еще есть свободное время.
