«Чёрный снег». Так местные называли газовый коктейль, которым барыжили из-под полы на подобных стоянках. Его подавали как местный специалитет, секретный рецепт шахтёров Лабиринта Ночи, но Исаак ни разу не видел, чтобы сами шахтёры дышали этой дрянью. Зато он видел настоящий чёрный снег. В далёком детстве, лишь пару раз. В последний раз замерзший пепел несло с кальдеры Элизия. И это был не тот чёрный снег, что в байках лабиринтян. Не пепел терраформирования орбитальными лазерами, которое к тому времени давно заглохло. Нет, в детстве Исаака старые орбитальные лазеры и созвездия зеркал уже применялись совсем для другого. Это был пепел чьих-то домов и чьих-то жизней. Пепел независимого Элизия, потерявшего часть своего противоспутникового щита.
Здесь, в Лабиринте, разве что старожилы застали тот день. Хотя сколько им, этим старожилам, должно быть? Лет тридцать пять хотя бы? Нет, столько здесь не живут. Но и коктейль, и сами стоянки рассчитаны не на местных. Они для корпоратов, раз в год выбирающихся из удушающего кокона аркоплекса, чтобы сменить обстановку и удушить себя чем-нибудь другим. Для разнообразия.
В толпе зрителей уже затесалось несколько таких. Мелких менеджеров, щеголяющих инженерными телами и вычурным хардом. Высокая темнокожая Лотта с её стильным визором и нейроинтерфейсом, с золотистым светом субдермальных контуров могла бы сойти за одну из них, а Исаак и остальные – за её свиту. Смирнов был бы телохранителем. Даже без экзоскелета телосложение, выправку и хард корпоративного десанта сложно с чем-то перепутать, а взгляд человека, всю жизнь прожившего от одной бессмысленной мясорубки до другой, тем более не подделать. Хитоми, очевидная модка, даже сейчас способная дышать марсианским воздухом без маски, могла бы быть гидом, экспертом по миру снаружи. Сам Исаак Левин, с его марсианским телосложением, заветренным лицом кочевника и мозолистыми руками, мог сойти за пилота или механика. А Цейсс… где шляется Цейсс?
Уже почти началось. Маленькие искрящиеся смерчи танцевали на равнине, едва заметные в сумерках, пока два не сойдутся в танце, искря разрядами. Исходов у этого краткого танца могло быть всего два: либо один смерч поглощал другой, либо рассеивались оба. Восток Лабиринта уже утонул в черноте, и лишь редкие вспышки, прокатывающиеся волнами, позволяли разглядеть надвигающуюся стену песка.
Корпы-туристы встречали каждую вспышку пьяным улюлюканьем, кочевники смотрели с мрачным благоговением, местные откровенно скучали. Скоро они начнут разбредаться по шелтерам. У мелких корпоратов здесь, на смотровой, это наверняка был первый сезон пыльных бурь на Марсе. Они радовались, потому что ещё не поняли, что застряли здесь надолго. Большинство навсегда. Успеют насмотреться до тошноты.
Хотя даже Исаак признавал, что на его веку сезонные бури стали красочнее, особенно здесь, над Лабиринтом Ночи. Причины, правда, были безрадостными – незавершённое терраформирование, потеря остатков почвы, созданной с таким колоссальным трудом, и оголтелая разработка, превратившая две трети Лабиринта в один громадный карьер, сделали состав пыли куда более магнитным. Зато на открытие сезона съезжались туго набитые деньгами и промаринованные наркотиками корпораты – пощекотать себе нервы отвязной вечеринкой посреди грязной грозы. В глубине души Исаак подозревал, что больше всего их привлекало не зрелище и не «аутентичные» развлечения настоящих марсиан, а то, как такая буря глушит связь. Дарит немного тишины в канале. Немного свободы.
– Цейсс, ты там одичал и сбежал с кочевниками? – в защищённом канале группы тишина не задерживалась, как и везде, где появлялась Хитоми. В других обстоятельствах неиссякаемый энтузиазм молодой модки был бы очаровательным, но сейчас только мотал нервы.
