Не впишусь! Ох, вписалась все-таки. Просто поворот на просёлочную дорогу с берёзками по краям случился неожиданно, несмотря на подсказки навигатора. И вот я резко кручу руль влево и еле-еле не уезжаю колёсами в канаву.
И тут же сердце радостно подпрыгивает: знакомые берёзки! Скоро наша улица! Вспомнилось, как моя кошка Каська, завидев эти берёзки, выпрыгнула прямо в окно машины, устав от долгой дороги, и весело побежала в сторону участка.
Я доезжаю до первой улицы и останавливаюсь. На меня смотрит заборчик, наполовину вросший в землю, покосившийся и почти лежащий на земле. Над ним вьётся коричневым ужом какое-то засохшее растение. За забором наш дом. Да нет, уже не наш – стекла выбиты, из одного окна торчит оборванная занавеска. Краска облупилась, и не понятно, что когда-то домик был синего, как василёк, цвета. За домом заброшенный участок – заросшие крапивой грядки, забывшие секатор кусты. Смотреть горько, как на опустившегося дорогого тебе человека.
Я тихонько стою и думаю: зачем я вообще сюда приехала? Что я надеялась найти? Но стоп, дело есть дело. Скрепя сердце, сворачиваю с нашей улицы и ухожу на соседнюю, граничащую с оврагом и небольшим лесочком за ним. В этом лесочке и есть моё дело, ради которого я здесь.
Было у нас с Люськой одно укромное местечко. Берёза в лесочке за оврагом. Обычная такая берёза. Белая с чёрными крапинками. Думаете, что берёза не может быть укромным местом? А вот и может! Она росла на краю тропинки сразу за оврагом. По тропе ходили дачники. Когда играть в бадминтон или шить наряды пупсам не хотелось, мы залезали на берёзу и сидели там. У меня была своя ветка, а у Люськи – своя. Моя ветка была на полтора метра ниже Люськиной. Она была толстой, удобной и очень надёжной. Но ниже. На самом деле, она была так низко, что проходящие мимо люди могли пожать мне руку.
То ли дело Люськина ветка. С неё и поле передавало привет голубыми пятнышками васильков, и дачники могли тебя вообще не заметить. В общем, эти полтора метра были очень даже значительным расстоянием. Люська могла залезть ещё выше, там уже не было таких толстеньких веток и столько свободного пространства над головой, но можно было найти местечко, чтобы сесть. Когда Люська залезала наверх, она великодушно уступала мне свою ветку. Но тут-то и начинался он – мой позор. Я на трясущихся ногах вставала на свою ветку и, держась за ствол обеими руками, говорила, что мне и так очень неплохо всё видно, что тут очень даже симпатично.
Люська не хотела закрывать глаза на мои слабости и подначивала – ну, чего ты там застряла, залезай давай, садись. Я пробовала, привставала на цыпочки и даже отрывала одну ногу, но надо было оттолкнуться посильнее и прыжком усадить попу. Ровно это же я легко проделывала на своей ветке, но на полтора метра выше – было мне не по силам. Я пробовала залезать на берёзу, когда Люськи не было, надеясь, что без её подшучиваний смогу всё-таки решиться. Но все попытки заканчивались одинаково. Берёза мне не покорялась. Я всё равно могла сидеть только на своей низкой и крепкой ветке.
Я давно выросла и теперь тряслась, проходя по высоким мостам. Оставалась внизу, когда остальные весело взбирались на вершину колокольни по винтовой лесенке. На смотровых площадках вжималась в стенку, и даже на Эйфелевой башне минут пятнадцать уговаривала себя подойти к ограждению и взглянуть сверху на огни Парижа.
И вот, сидя в кабинете психолога и докапываясь до истоков моей боязни высоты, я вдруг вспомнила нашу с Люськой берёзу – и кое-что ещё, спрятанное мной когда-то под берёзой.
Спустя полчаса поисков и раскопок я вернулась к своему старому дому совсем в другом настроении. В кулаке я сжимала маленькую голубую плиточку.
