В полночь назойливо лезет мелодия жуткая,
Звук несравнимый ни с чем, разве только что с космосом.
Он взял нотоносец для нот, записал эту музыку,
Мотив наиграв, разорвал в мелочь нотные полосы.
«Всё это не то-о!», – восклицает простуженным голосом,
Клянёт на чём свет стоит чёртовы те наважденья.
Увидев, как тень от стены отслоилась, став полозом,
Подумал, что сходит с ума, погрузился в смятенье.
В раздумье он замер на миг, взгляд блуждает по комнате.
Впервой это с ним, во всём виновата бессонница…
Желудком почувствовав, что он сейчас очень голоден,
Сварил себе кофе, слушая, как поёт звонница.
Расслабившись, он этим утром заснул крепче крепкого,
Небо дохнуло грозой, окна чиркала молния.
Он был далеко… за пределом от мира суетного…
Вновь его мозг «жерновами жевала» симфония.
Была в ней трагичность и страх, неизбежность фатальная…
Аж волосы дыбом встают, и он просыпается.
Опять пишет ноты – навязчивость как аномалия…
Мелодия чуть проблеснёт и тут же теряется.
«Уеду в деревню, – подумалось тут композитору,
– Сейчас возьму отпуск денёчка на три и в дорогу.
И там, на природе, где полюшко хлебное вызрело,
Пусть шалые ветры развеют на сердце тревогу».
Встречает разъезд музыканта под крики вороньи.
Пустовал здесь родительский дом почитай восемь лет.
У покатых обочин дороги медовый рос донник,
Вслед за ним шёл попутчик, на вид очень странно одет.
Так он шёл с километр или больше к родной деревушке,
Был уже возле дома, как вдруг разразилась гроза.
С крыши дома его «скуковала» тоскливо кукушка,
Он вдруг сердцем почувствовал – нужно вернуться назад.
Не успел так подумать, как слышит: «А я к тебе в гости…»
Музыкант, обернувшись, скрестил с тем попутчиком взгляд.
В тех смутных глазах нет ни горя, ни искорки радости,
Но они могут волю людскую себе подчинять.
В это самое время начался такой сильный ливень,
Композитор, взбежав на крыльцо, в избу дверь отомкнул.
Вслед за ним незнакомец, его он прогнать был не в силе,
Так как он, в дом зайдя, словно в пропасть сквозь стену шагнул.
