- Брось.
Лишь чуть повела подбородком. Её
побелевшие пальцы даже не дрогнули. Только сверкнуло камнем
обручальное кольцо.
- Брось нож, Даша.
- А то что? Отберёшь? Попробуй.
Давай. Ты же это умеешь. Отбирать.
Столько в её лице лютой ненависти.
Приевшейся. Треклятой.
А в глазах такая убойная
решительность, что матёрый боец ММА приссыт.
- Хочешь, чтобы я сам подошёл?
Ноль реакции.
У тебя есть козырь. Открывай.
Идея как слова о соболезновании.
Бесполезна.
Дождь шепчет убедительнее. Хотя мы
глубоко спрятаны от него внутри дома. Замурованы в его прочную и
дорогую обёртку.
- Подумай о сыне, дура.
Она шибко, оборванно выдыхает. Как
долго бежавший по следу зверь, что нашёл наконец искомый источник
запаха. И недоразвитый злой смешок приоткрывает её маленькие мягкие
губы.
А затем Даша расцепляет пальцы левой
руки. И разодранное платье, лоскутками которого она прикрывалась от
меня, падает.
Что бесит больше?
Вид её белой голой груди, к которой
я не имею права прикасаться?
Или то, с каким рвением она второй
рукой нож обхватила?
Люди так за жизнь цепляются.
Отчаянно. А она - наоборот.
Я бы сделал к ней шаг. Если бы она
хоть капельку сомневалась.
Если бы она угрожала
мне.
Твоя мать умерла в августе. Так я
скажу Ване, когда он подрастёт?
А почему? Спросит он.
Я не упущу её.
Макс Арский больше ничего не
упускает.
- Я буду считать до трёх, Соболева,
- спокойно, будто объясняю задачу подчинённому. - И если до того,
как я скажу «три», ты не бросишь нож, я сам его у тебя заберу. А
после этого можешь больше не рассчитывать, что получишь от меня ещё
хотя бы один рубль. Я сделаю так, что ты мне должна
останешься. Ясно?
Запахло кровью.
Она слишком сильно прижала палец к
лезвию ножа.
Или лезвие ножа к собственной
шее.
Разве можно отбирать жизнь с такой
невозмутимостью?
Мне ли не знать?
У меня научилась.
Она уже давно не похожа на ту
девчонку, которую я знал. До того, как всё произошло.
Я её испортил.
Другая. Сама себе чужеродная.
Из признаков прежнего остались
только смотрящие на меня карие глаза. Всегда до дерзости
проницательные. Слишком большие для всего её хрупкого существа. С
чёрными крапинками. Как дроблёный перец в кофе с молоком
брошенный.
Как бы мне хотелось стереть из её
памяти то, что я натворил. Откатить систему.
Уничтожить эту модификацию, что
сейчас передо мной.
Но это Даша. Моя Дашка. И это я
сделал её такой.
- Ну же, Чуточка, - шепчу настолько
нежно, что у самого сердце сжимается. – Достаточно. До первой
крови.
Она заплакала.
Я крадусь по коридору второго этажа.
Вслед за первой минутой полуночи. Между запертых дверей.
В самом конце, за панорамным окном,
настоящий апокалипсис.
Изогнутые деревянные чудовища
устроили колдовские пляски. Их тени без приглашения влезли в дом и
распластались на ламинате. Я переступаю через эти чёрные кракозябры
как через пробуждающихся зомби. И очень боюсь.
Ужасно боюсь грозы.
Стыдно бояться грозы взрослой
двадцатилетней девушке. Которая уехала от родителей за тысячи
километров в столицу. Которая поступила на неперспективную в нашей
стране специальность эколога. И которая не стесняется высказывать
своё мнение среди тусовки, считающей потребление смыслом жизни.
Но я боюсь.
До заветной комнаты оставалась пара
шагов.
Бах!
Молния ослепила.
Я завизжала. Спрятала лицо в
волосы.
Только с Арским могло такое
приключится. Он выбрал единственный, один единственный, блин, за
всё знойное лето день, когда в городе объявили штормовое
предупреждение. И именно в этот день мой обожаемый друг
женится.
А невеста застряла в Париже из-за
погодных условий.
Зачем переться туда, если у тебя
свадьба на носу?
