– Перестань, иначе упадешь!
Шедший целую неделю снег спрессовался в наледь, и подстерегающие каждый день опасности по ночам припорашивает свежим снежком. Через каждые несколько метров мои ботинки едут дальше, чем туда, куда ступают ноги, и внутри у меня все замирает, когда я мысленно готовлюсь упасть. Мы движемся очень медленно, и я жалею, что не догадалась повезти Софию на санках.
Она неохотно открывает глаза, медленно, по-совиному, поворачивая голову от магазинных витрин, и утыкается лицом мне в рукав. Я сжимаю ее обтянутую перчаткой руку. София не выносит вида птиц, висящих в витрине мясной лавки, чьи яркие перья на шее жутковато контрастируют с безжизненными глазами, которые они в свое время оттеняли.
Я тоже терпеть не могу смотреть на этих птиц.
Адам говорит, что эта фобия перешла к Софии от меня, словно простуда или какое-то ненужное украшение.
– Тогда откуда она у девочки? – спросил он, когда я стала возражать. Адам вытянул вперед руки, повернувшись к невидимой толпе, будто отсутствие ответа лишь подтверждало его правоту. – Только не от меня.
Конечно, нет. У Адама нет слабостей.
– «Сейнсберис», – произносит София, оглядываясь на магазины, когда мы отходим на безопасное расстояние от птиц. Она по-прежнему произносит это название как «фейнбвис», отчего у меня сладко щемит сердце. Именно эти мгновения я очень ценю, ради которых сто́ит жить.
От ее дыхания в воздухе повисают крохотные облачка пара.
– Теперь обувной магазин. А сейча-а-ас… – София растягивает слово, выжидая, когда наступит время. – «Овощи-фрукты», – объявляет она, когда мы проходим мимо. «Овочи-фукты». Господи, как же я ее люблю!
Этот ритуал начался еще летом, тогда София буквально сгорала от нетерпения, так ей хотелось пойти в школу. Вопросы сыпались градом. Какая у нее будет учительница? Где они станут вешать куртки? Будет ли там пластырь, если она оцарапает коленку? И скажи мне еще раз, какой дорогой мы туда пойдем?
