Ночь длинна.
Эту вечность не замечают те, кому еще не дано понять ее глубину и страх, пожирающий все, проникающий в каждую клетку мозга. Двое, он и она, в свои неполных пятнадцать слились в поцелуе, страстном, но еще неумелом и далеком от постижения существа любви. Они молили о том, чтобы не наступал рассвет.
Ночь длинна.
Она разделяет все, способное пожирать, на живущих в ней и страшащихся ее. Будь проклята эта ночь, роняющая капли горячей, еще живой крови на землю, уже отупевшую от бессмысленных убийств.
– Только бы не наступал рассвет.
Губы девочки онемели от поцелуев, но ей было мало. Ее руки уже устали. Они в тысячный раз вытаскивали его ладони из-под майки, но тут же разжимались и вновь пускали их туда.
– Они всегда рано приезжают и скоро будут. Что ты скажешь своим?
– Я объяснил, что поехал к бабушке за город.
– Они позвонят и узнают.
– Там нет телефона.
– Тебе пора уходить.
Он еще не умел сказать «поцелуй меня в последний раз», поэтому соскользнул с дивана, запутался в простыне, сброшенной на пол в первые часы этой ночи, и едва не упал.
Девочка улыбнулась непослушными губами и тихонько фыркнула.
Мальчик, уже стоя на коленях, дотянулся до нее, полусидевшей на диване, нежно поцеловал в щеку и спросил.
– Мы увидимся так еще?
– Не знаю, – ответила она, понимая, что лжет.
Ночь длинна.
Под лестницей, ведущей на второй этаж дома, сидел кто-то, бесшумно суча ногами по паркету и терзая свое тело у низа живота. Грязь с ботинок растиралась по полам плаща, но он не замечал этого. Человек не видел ничего. Даже себя. Он всю ночь слушал звуки, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери соседней комнаты, и истязал сам себя. Его перекошенное лицо уже не напоминало человеческое. По подбородку текла жидкая слюна, нестираный воротник рубашки оставлял грязь на шее, но он не замечал и ее, сидел под лестницей, давясь собственной яростью и страстью. Он думал лишь о той минуте, секунде, когда на скрипящем дачном диване вонзится в ее здоровое тело, еще не остывшее от чужой любви.
Он будет рвать ее зубами, ногтями, слушать стоны, полные ужаса. Когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…
– Ты придешь ко мне сегодня?
Они поцеловались в последний раз. Девочка закрыла за ним дверь, прислонилась спиной к косяку и улыбнулась.
Уже не в силах держать рукой свою бурлящую жажду, он вышел из-за лестницы и шагнул к ней, криво улыбаясь уголками мокрого рта. Девочка окаменела, слилась с косяком. Ее ногти, едва тронутые бесцветным лаком, стали крошиться об облицовку двери.
– Иди ко мне.
Сломавшийся ноготь вонзился в мякоть на пальце, но она не чувствовала боли. По косяку скользнула капля крови.
Он увидел это, сделал еще шаг к ней и зашипел языком в собственной слюне:
– Иди ко мне.
– Мама… – прошептала девочка, едва двигая губами, еще не остывшими от поцелуев.
Этот шепот растворился в ней самой.
Ночь длинна.
