Мы себе записали в сердце, что нам плакать и стонать нельзя.
Нина Антоновна Мацулевич, бывшая узница концлагеря в Саласпилсе
1
…Это была серия непонятных образов в серо-белых тонах, на фоне бесконечной, невыносимой, разрывающей сердце нравственной боли. Хотелось выть и скулить – безысходность рвала на клочки саму душу…
Широко раскрытые глаза Новой Мамы, подчерненные сухой, ввалившейся в глазницы кожей, смотрели с уютной теплотой. Потрескавшиеся, с шелушинками, губы двигались, но звуки слились в оглушающую какофонию и невозможно было различить в ней слова… Зато отчетливо слышалось: кто-то рядом плакал. Сипло, с надрывом, задыхаясь и жалобно подвывая… и плакал уже давно.
2
Лена встревоженно вглядывалась в экран. Дёмин часто дышал, помертвевшие губы стадальчески скривились. Глаза под веками двигались хаотично, пытаясь что-то рассмотреть. Послышался стон. В нем было столько боли, что ассистентка не выдержала и, всхлипнув, завершила работу программы.
3
– Евгений Дмитриевич, я не смогла вынести… Вы бы видели свое жуткое лицо! Я выключила…
Вид у Деда был изможденный, в его взгляде отражалась бездна боли, дыхание было натужно-хриплым.
– Ноги трясутся… – пробормотал он и скрипнул зубами. Увидев реакцию ассистентки, Дед выдавил неубедительную улыбку. – Не рефлексируй, Леночка. Ты все правильно сделала. Надо снизить мощность сигнала, иначе мой мозг в следующий раз вскипит. Я не предполагал, что это будет настолько реально и… ошеломляюще.
– Вы хотите продолжить?!
– Да… Безусловно. Завтра утром.
– Но… А как же отчет? – Она путалась в аргументах. – Это не по правилам! Видели бы вы себя…
– Леночка, без "но". Отчет я подготовлю. – Голос Деда зазвенел. – Нам удалось связался с сознанием человека, живущего в прошлом! Понимаешь, что это означает?! Представляешь, мы с ним мыслили в унисон… – Он прикрыл глаза и пробормотал, – Это такая редкость – найти там человека, с которым удалось бы наладить связь, и чтобы так совпали параметры… Правда, пока многое было непонятно. Необходимо снизить мощность… Меня буквально раздавили испытываемые им негативные эмоции – просто шквал беспросветного горя.
– А кто он? Вы смогли узнать?
– Не уверен, но мне показалось… – Дед помедлил. Потом задумчиво продолжил. – По-моему это ребенок. Совсем еще кроха. Четыре, может быть пять лет, не больше. И ему там очень… плохо. Он плакал. Как же ему плохо… Я пока не понял где именно он находится, но это очень страшное место.
4
– Hier, nimm ein Bonbon. Na was ist?, los!
(Возьми конфету. Ну же, бери!).
Дети молчали. В бараке, где всегда кто-нибудь плакал, воцарилась напряженная тишина. Сашок испуганно смотрел на Злого Дяденьку. Именно его бесполый голос произносил слова, смысл которых был непонятен. Тоненькой шее было тяжело держать голову в приподнятом положении, но Сашок изо всех сил старался ее не опускать – боялся.
Недавно Гена упал в обморок и другие Злые Дяди пинали его ногами в больших сапогах. Потом что-то бабахнуло… Гена подергал ножками, как-будто танцевал, и уже больше не встал. Его бросили в тачку с теми, кто не проснулся и увезли в печку… Новая Мама сказала тогда, что Злые Дяди не любят слабеньких. Поэтому Сашок упорно держал голову.
Новая Мама легонько толкнула малыша острым локотком.
– Возьми… Это вкуснее капусты.
И он неуверенно потянулся ручонкой к кучке непонятных разноцветных штучек на подносе.
– Diese Vieh-Blagen hatten bestimmt nie Süßigkeiten gesehen.
(Эти звереныши никогда не видели конфет).
– Aber er hat's doch angenommen, Doktor Meisner.
(Но он все же взял, доктор Майзнер).
– Das Weibchen hat es ihm zugeflüstert, von sich selbst würde er nicht drauf kommen.
(Эта самочка ему подсказала, сам бы он не догадался).
