6 ЯНВАРЯ 1408 ГОДА
Женщина рожала очень тяжело. Она уже не металась по постели, как час назад, когда усилились схватки, а только глухо рычала, зажав зубами, скрученное жгутом, полотенце. Голова её, со спутанными, взмокшими волосами, вдавилась затылком в подушку. Шея словно удлинилась, выгнулась дугой – вся красная, со вздутыми жилами, напряжённая так, что напоминала смоченный водой мрамор. И только пальцы, по-прежнему скребли по простыне с монотонностью, говорившей о том, что боль совершенно измотала женщину.
Над постелью озабоченно склонилась суровая повитуха. С недовольным бормотанием она без конца ощупывала живот несчастной, отрываясь на то, чтобы бросить пару слов девчонке помощнице, да в очередной раз развести в стороны сведенные болью колени женщины.
– Неправильно идет, – ворчала повитуха. – Плохо… Но ты терпи. Даст Бог, пересилишь… Колени-то не своди! Задохнется дитё-то!
– Я не хочу его! – глухо застонала женщина, роняя кляп на подушку. – Не надо… Нельзя!… Его отец… Ни за что!
Она сгребла рукой простынь, и на сжатых в кулак пальцах, кровавой искрой полыхнул драгоценный рубин в перстне, который роженица так и не пожелала снять. Тут же, словно привлеченная этим блеском, от стены в глубине комнаты отделилась женская фигура. Кутаясь в меха, она почти упала перед постелью, обхватила обеими руками дрожащий в судороге кулак рожающей и страстно зашептала:
– Кто же отец, ваше величество? Может, ему следует сообщить?
Ответом ей был протяжный стон.
– Не-е-ет.., – донеслось сквозь сжатые зубы. – Не хочу, не хочу…
Повитуха сердито глянула на женщину в мехах, но не прогнала. А та еще сильнее навалилась на постель, приближая губы к уху рожающей.
– Кто же отец, ваше величество?
Внезапно всё стихло. Голова несчастной повернулась, в глазах её появилось осмысленное выражение.
– Кто отец? – настойчиво, но ласково повторила женщина в мехах.
– А ты кто? – тихо и покорно, как не говорила даже на исповеди, спросила роженица.
– Я ваш друг, королева.
Женщина на постели коротко всхлипнула.
– Я не хочу этого ребенка.
– И не надо, – словно боясь что-то спугнуть, прошептала женщина в мехах. – Мы отдадим его отцу… Просто скажите, кто он? Надо убедиться… убедиться, что в его доме ребёнку будет хорошо…
Целое мгновение роженица смотрела куда-то вглубь себя, потом опять застонала, выгнулась дугой и резко опала, уронив подбородок на грудь.
– Эй, эй! – всполошилась повитуха. – Нельзя, нельзя, ваше величество! Сознание не теряйте!
Она кинулась к изголовью кровати, и принялась хлестать тёмными ладонями по белым щекам, почти крича:
– Давай, давай, очухивайся!
Женщина в мехах испуганно отскочила.
– Я не могу больше – прохрипела роженица, с трудом разлепляя почерневшие веки, и в сотый раз повторила: – Я не хочу его…
Повитуха нахмурилась.
– Ежели дитё помрет в вашей утробе, вам тоже не жить, ваше величество.
Из-под нахмуренных бровей она покосилась на женщину в мехах, потом кивнула девочке-помощнице, и та подстелила на кровать бурый кожаный фартук.
– Уж, как Бог даст, – пробормотала повитуха, – а родить вам надо.
Она обошла вокруг постели, взобралась коленями на её изножье, почти рывком, раздернула ноги обессилевшей от боли женщины и тихо бросила в темноту алькова:
– Скоро уже….
Потом велела помощнице:
– Вставь ей кляп – сейчас начнется, а дитё ножками идет… Орать будет…. Да факел поднеси.
И, почти через мгновение, хлопнув по оголенному бедру роженицы, прикрикнула:
– Тужьтесь, ваше величество, тужьтесь! Авось выдюжите!
Подскочила помощница с факелом, и в его пляшущем свете, засверкали жадным любопытством глаза женщины, кутающейся в меха.
Не отрываясь, она следила за происходящим, словно ожидая чего-то большего от того, что должно было произойти. И, когда в руках повитухи появилось блестящее от слизи и крови тельце ребенка, вся подалась вперед.
