Посвящается Вилле и Мейе
В комнате стояла полная тишина, если не считать тихого, зловещего, ни на секунду не умолкающего жужжания. Человек в кресле сидел неподвижно. Уже давно. Собственно, его нельзя было назвать человеком.
Сотни, если не тысячи мух роились вокруг застывшей фигуры – иногда садились, потом опять поднимались в воздух, выискивая место, где бы еще присесть. Особенно привлекала их голова с огромной раной. Характерный металлический запах крови сменился другим – запахом тления.
Кровь давно запеклась. Вначале она текла по затылку, по спинке кресла, образовала на полу небольшую лужу. Когда-то она была красной, полной живых кровяных телец, а теперь превратилась в черную, клейкую, смолообразную массу.
Мухи наелись досыта, отложили яйца, делать им здесь больше ничего не оставалось. Но все окна были наглухо закрыты, и мухи раз за разом бились о холодное стекло, пытаясь преодолеть невидимый барьер. Безрезультатно. Голод вновь давал о себе знать, и они в который раз облепляли неподвижное тело. Тело, которое когда-то было человеком.
Эта мысль не покидала Эрику с начала лета. Она тщательно взвешивала все «за» и «против», потом наконец решалась – и каждый раз откладывала. Останавливалась у лестницы. Ну да, конечно, все можно объяснить, отговорок сколько угодно – суета после свадьбы, Анна с детьми, в доме сплошной хаос… но себя не обманешь. Она просто-напросто боялась. Боялась ворошить прошлое… вполне могло выплыть что-то, о чем она предпочла бы не знать.
Эрика чувствовала, как у Патрика на языке вертится вопрос: почему бы тебе не разобраться с этой историей, просмотреть тетради, по крайней мере? Но он так этот вопрос и не задал, а задал бы – ей было бы нечего ответить. Что-то ее пугало… скорее всего, не хотелось разрушать уже сложившиеся привычные представления о своей семье. Воспоминания о матери… Не сказать, чтобы они были чересчур уж теплыми, но она с ними сжилась. Скорее всего, на чердаке найдутся только дополнительные подтверждения: да, так оно все и было. Но Эрика боялась, что привычная картина окружающего ее мира, привычные воспоминания и привычные оценки – все рухнет, и придется осмысливать новую реальность, мириться, сживаться, искать новые объяснения и новые ценности… все новое. Все станет другим. И как она будет жить?
Но сегодня она решилась. Вдохнула, выдохнула – и поставила ногу на первую ступеньку чердачной лестницы. Снизу доносился заливистый смех Майи – должно быть, Патрик, как всегда, подбрасывал ее в воздух. Почему-то детский смех подействовал на Эрику успокаивающе. Она поднялась еще на одну ступеньку и загадала – если ступенька скрипнет, она откажется от всего предприятия. Нет, не скрипнула. Еще пять ступенек – и Эрика на чердаке.
Здесь было тихо. Пыль с открытого люка еще висела в воздухе. Они с Патриком порой подумывали – чердак можно переоборудовать, сделать мансарду. Когда Майя подрастет, у нее будет в доме свой угол. Сейчас-то чердак выглядел таким же, каким оставили его когда-то строители, – плохо обструганные широкие доски пола, торчащие балки, будто шпангоуты старинного корабля, повсюду свалено барахло – елочные украшения в ящиках, старая обувь и чемоданы, ползунки и комбинезончики Майи, из которых она выросла, и прочее, и прочее… Все это наверняка никогда не понадобится, а выкинуть почему-то жалко.
Сундук стоял у торцевой стены – старый, обитый по краям жестью, деревянный сундук. У Эрики осталось смутное детское воспоминание – кажется, такие сундуки назывались «американский коффер». Она присела на корточки, провела рукой по крышке и, почему-то не дыша, открыла замок. На нее пахнуло застоявшимся воздухом. Она сморщила нос – интересно, что это за запах? Чем может пахнуть в закрытом сундуке? Скорее всего, плесень, решила Эрика, и у нее тут же зачесалось в голове.