Селезень плакал впервые в жизни. До сегодняшнего дня он не помнил, чтобы из-за чего-то проливал слезы. Не плакал в семь лет, когда лишился родителей, не плакал в двенадцать, когда арбалетный болт раздробил ему голень. А ведь было больно, чертовски больно. Хромота осталась на всю жизнь. А сейчас горячая солёная влага помимо воли струится из глаз, катится по небритым щекам и мочит серую бумагу самокрутки.
Селезень выплюнул в ладонь подмокшую козью ножку, аккуратно пересыпал табак в кисет и с горьким вздохом утёрся рукавом комбинезона. В один день лишился всего. А ведь ещё вчера был одним из богатейших людей Грязного Города. Перед ним заискивали, униженно гнули спину, умоляли, упрашивали, валялись в ногах, а всё потому, что он был обладателем настоящего сокровища. Сокровище, которое давало власть, сокровище, которое олицетворяло силу и могущество, сокровище, помогавшее выжить в этом безумном мире. Он хорошо помнил, как десять лет назад случайно наступил на поржавевшую крышку канализационного люка и обнаружил мрачный зловонный туннель, на деле оказавшимся сказочной пещерой Али-Бабы. Армейский склад многовековой давности, точнее, его малая часть – подняли статус Селезня от рядового охотника до главы гильдии вольных торговцев. Восемь десятков пистолетов Макарова, сорок четыре ящика патронов калибра 7,62 и пятьдесят единиц скорострельной смерти в серых матовых контейнерах с ничего не значащей для простого смертного надписью Concern Kalasнnikov (AK-109). Не иначе, птица счастья пролетала мимо, и Селезень сумел ухватить чертовку за хвост. За прошедшие годы он не продал и половины. При воспоминании о радости, охватившей его тогда, десять лет назад, глаза вновь наполнились влагой. Не сумел, не сделал, не сберёг. Сколько раз говорил себе, что нельзя хранить все сокровища в одном месте. Выследили, твари! Обокрали! Лишили силы, а значит, жизни!
Придя вечером к схрону и увидев отодвинутый в сторону люк, Селезень издал волчий вой, полный запредельной глубинной скорби. Тайник был пуст, а на засохшей грязно-бурой земле отчётливо выделялся треугольный след толстонога. Отпечаток глубокий, значит, тупая травоядная тварь шла нагруженной. И ограбленный торговец слишком хорошо знал, что за поклажа была прикручена к морщинистой зелёной спине. Он зажёг факел, закружился словно пёс, выискивая следы похитителей, но всё было напрасно. Прошедшая недавно песчаная буря оставила лишь причудливые пыльные разводы на горах древнего мусора. Вот тогда Селезень и заплакал впервые в жизни.
Он долго сидел возле разграбленного склада, смоля самокрутки, потом с тоской взглянул на небо. Луна походила на дымящееся хлорное пятно на застиранной робе ночи. Селезень хищно оскалился, похлопал по четырём автоматным магазинам на поясе, погладил штык-нож, щёлкнул ногтем кожаную кобуру с пистолетом и бросил во мглу:
– Зря радуетесь, суки! Я не из тех, кто прощает обиды!
Сняв с плеча автомат, кряхтя полез в смрадное чрево убежища. Скоро начнётся буря, и лучше переждать её в тихом месте. Ворюг он будет искать завтра.
Он долго ворочался и лишь под утро забылся коротким тревожным сном.
Разбудили его какие-то звуки, доносившиеся снаружи. Селезень потянулся, потёр опухшие глаза и осторожно выглянул из люка. Здесь, на окраине города, почти не осталось высоких руин. На несколько километров простиралось бугрящееся каменными холмами плато. Не зря это место зовут «караванная площадь». Тут формируют экспедиции в другие города, собираются торговцы, предлагают свои услуги охранники и маркитантки. Только караваны уходят не часто, а потому плато обычно пустует. Охотникам тоже нечего здесь делать, животные не любят открытые пространства.
