Бошняку и его соратникам посвящается, а также жителям Советской Гавани.
– О-го-го-гоооо! – уныло-серую, свинцовую тишину бухты пронзил чей-то полный торжества жизни крик – и хулиганистое эхо, пролетев над гладью воды заглохло, запутавшись в могучих стволах лиственниц, густо растущих на пустынно диком берегу. И только здоровенные морские чайки гортанно крича, возмущенно взвились вверх, да усатые нерпы с любопытством огляделись вокруг, словно выискивая возмутителей спокойствия. Ими оказались люди, находившиеся в большой шестиметровой лодке с видавшим виды шитым-перешитым парусом, неожиданно для морских и таёжных обитателей появившейся из-за лесистого мыска и теперь легко скользившей по ровной глади бухты. Сидевший на корме рулевой Семен Парфентьев-крепкий жилистый казак с суровым взглядом, с сильными, изъеденными морской солью руками, с обветренным загорелым лицом заросшим темно-русой густой бородой- беззлобно выговаривал своему другу и однополчанину Киру Белохвостову за легкомысленно учиненный им крик:
– Кир, дьявол тебя побери, ну чаво ты разорался? Никак шлея под хвост попала, а?
– Дак, как тут не разораться, Семен? – принялся оправдываться Белохвостиков-точная копия друга, только годами чуть помоложе да с лицом доверчиво открытым. – Ты глядь кругом, какая божья благодать, какая красотища! Глядь, глядь! – Семен, не выпуская из рук длинное рулило, вслед за другом послушно уставился на близлежащие сопки, покрытые девственной тайгой, подступившей к самому берегу небольшой, но уютной бухты. (Сейчас на берегу этой бухты широко раскинулся порт Ванино).
И Парфентьев и Белохвостов были приписаны к Иркутскому казачьему полку. Их можно было смело назвать потомками тех бесшабашно-отчаянных, до безумия смелых казаков, которые ещё с Ермаком перевалили Уральский хребет, растекаясь по всей Матушке-Сибири. Наверняка, в Сибири им показалось тесновато, и вскоре отряды казаков, перевалив через горные хребты, через первобытную тайгу, переплыв через неизведанные реки и моря, вышли к Великому Тихому океану, оказались на Амуре и даже в Северной Америке. Сильные, смелые и бесстрашные, шли они терпя неслыханные бедствия, неисчислимо погибая для того, чтобы оставшиеся в живых выйдя на берег океана, перекрестившись, могли сказать: «Да будет эта суровая и далекая земля во веки веков исконно русской! И никак иначе!»
– Иван, а ты что молчишь, как тот пень в лесу? Аль не выспался? – Кир попытался словесно прицепиться к сидевшему под парусом Ивану Мосееву, бывшему якутскому крестьянину. Однако худощавый, скуластый Иван был сдержан, немногословен и никак не реагировал на приставания развеселившегося казака, он больше молчал добродушно улыбаясь, словно говоря-умного человека не грех и послушать. А может, про себя отвечал ему русской пословицей, мол, мели Емеля, твоя неделя. При этом азиатское лицо его было непроницаемым. Азия! А Белохвостов, не найдя собеседников, неунывающе затянул вполголоса песню: «Эх, как по ельничку, да по березничку…».
«Ишь бестия, ну никак не может угомониться» – укоризненно подумал Семен, затем приподнявшись на корме, громко спросил:
– Вашбродие! Николай Константинович! Ну что, к берегу рулим, чи как?
– А? Да, да Семен, рули к берегу. Необходимо передохнуть… – Тот, к кому обращался Семен, приподнявшись на носу лодки внимательно осмотрел приближающий берег бухты, на который ещё никогда не ступала нога европейцев. Это был Николай Константинович Бошняк-лейтенант флота Российского. Коренастый, широколобый, с темно-карими глазами, с небольшими усиками под прямым носом- он больше напоминал древнеримского мыслителя, чем первопроходца неведомых земель.
