– Ты с ума сошла, – шипит мама, – ты что, вот так собираешься идти в школу? Первого сентября? В таком виде?
Марина улыбается.
– В каком таком виде? – говорит она. – В нормальном виде, в праздничном, как и положено. Разве нет? Ты же сама говорила, что они – для праздника.
– Я говорила? – от возмущения мама чуть повышает голос и, спохватившись, повторяет уже тише: – Я говорила?
По утрам они стараются не шуметь: папа часто приходит перед рассветом. Что делать, такая работа: дипломатические приемы всегда начинаются после захода солнца.
– Ты говорила, ты, – отвечает Марина, – когда я летом на теплоходе хотела пойти в них на дискотеку.
– Прекрати демагогию, – снова шипит мама, – ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
– Не понимаю.
Они стоят в коридоре большой двухкомнатной квартиры. Коридор слишком широкий, и мама только изображает, будто не дает Марине пройти. Конечно, ничего не стоит отодвинуть мамину руку и пройти в прихожую. Некоторое время Марина смотрит на маму, потом пожимает плечами, приносит с кухни табуретку и садится.
– Хорошо, – говорит она, – Первое сентября пройдет без меня. Рыба вызовет тебя в школу и спросит, почему твоя дочь прогуляла первый день занятий.
– Не Рыба, а Валентина Владимировна, – говорит мама, – так нельзя говорить о старших.
– Ну да, – кивает Марина, – вот ей и объяснишь, почему ты не пустила меня в школу. Кстати, знаешь, я всегда мечтала прогулять Первое сентября…
На самом деле Марина врет. Как раз Первое сентября она всегда любила. Наверное, потому, что шесть лет назад именно ее выбрали, чтобы дать в руки сверкающий на солнце серебряный звонок с голубым бантом, посадить на шею самого высокого старшеклассника и на его плечах обойти по кругу звезду в центре двора – под оглушительный и счастливый звон первого в жизни школьного звонка.
Конечно, иногда Марине хотелось прогулять урок-другой – особенно географию или химию. Но Первого сентября Марина всегда хотела в школу. Да что там всегда! Еще вчера она и представить не могла, что будет сидеть в коридоре, скрестив ноги в преступных белых джинсах. Мамин, между прочим, деньрожденный подарок.
Мама вздыхает:
– Почему ты не хочешь надеть нормальную школьную юбку?
– Я тебе уже объяснила, – скучающим голосом говорит Марина, – она мне мала. Ты сама говоришь, что я выросла за лето. Юбка мне теперь вот до сюда, – и она проводит ладонью где-то посередине между бедром и коленом.
– Не преувеличивай, – говорит мама.
– Я проверяла, – отвечает Марина, – что, ты думаешь, я на ровном месте решила в джинсах идти?
– Ты представляешь, как Рыба будет ругаться? – спрашивает мама. Ладно бы просто брюки. Так нет – джинсы, и не просто джинсы – а белые джинсы. Мертвые белые джинсы.
– Все хорошие джинсы – мертвые, – пожимает плечами Марина, – это и Рыба знает. С этим даже ты спорить не будешь. И вообще, купила бы мне нормальную школьную юбку – я была бы уже в школе.
Марина украдкой смотрит на массивные часы, подарок отцу на сорокалетие. Серебряный круг, в нем – серебряная звезда. Марину страшно раздражают эти часы – точно такие же висят у них в школе, да и вообще во всех государственных учреждениях. Только папины часы из настоящего серебра, а школьные – дешевые, алюминиевые. Почему-то Марина уверена, что маме часы тоже не нравятся, хотя мама об этом никогда не говорила.
Часы показывают без десяти восемь.
Мама и Марина смотрят друг на друга. «В шахматах это называется пат, – с тоской думает девочка, – ни у кого нет хода», – и в этот момент за маминой спиной открывается дверь родительской комнаты, выходит черно-белая кошка Люси, следом за ней – папа, заспанный, в тяжелом халате, подаренном дядей Колей. Халат, разумеется, тоже
