Глава 1.
1952 год. Конец марта.
Девчушка, закутанная в пуховой бабушкин платок, держалась за мамин подол и с трудом успевала за её торопливыми шагами. Подол был мокрым и скользким от подтаявшего снега. Под ногами снег и лёд , Верунькины руки в варежках озябли. Как и тихие слёзы, замёрзшие на холодных щеках. Но она терпела, увидев, как мать с трудом несёт на руках трёхлетнего братишку и упрямо идёт по еле заметной дороге к уже близким огням города. Она знала, что они шли к папе, они должны были успеть увидеть его до того, как его надолго увезут в другой большой город. Так сказала мама, и её лицо скривилось как от боли, пересохшие, обветренныё губы были шершавыми, когда она поцеловала дочь и опять заплакала. Она в последнее время часто плакала, особенно по ночам. Дома с двумя семимесячными близняшками оставалась бабушка. Провожая их, она тоже вытирала концом платка глаза, качая люльку, и в который раз просила не идти пешком за три километра в Игнатовку в такой холод и метель с детьми на руках. "А без них не пустят",– поджав губы, безнадёжно, едва сдерживая слёзы, сказала мама. Бабушка погладила Веруньку по голове, поверх вязаной шапочки, крепко перетянутой пуховой шалью, завязанной на спине крест- накрест крепким узлом, и перекрестила их.
Они долго уже идут , быстро стемнело, хотя рядом бело от свежего снега, который наметает пока ещё слабая метель. Вдруг мать резко остановилась, девочка чуть не упала, споткнувшись."Неужто Волки! Всё, не успеем,"– хрипло прошептала мама, а от черневшей вдалеке лесной полосы двигались к ним какие-то странные тени. Скрип саней сзади на дороге , и прокуренный мужской голос заорал: "Давай в сани ,кидай детей, куда тебя несёт, дурёха! – Да ещё и с дитями на руках, какая нужда тебя гонит? Не слыхала разве, что волчья стая прибилась в здешние места, оголодавшие, злые и наглые, прямо к посёлку подходили. У крайней избы хозяин стрельнул, на время отогнал." Лошадь неслась по подтаявшему снегу на дороге, овчина, которой мужик прикрыл озябшую девочку, сильно пахла потом, табаком, сани немного трясло, и она незаметно уснула под тихий рассказ и плач матери, какая нужда гонит её в город. Сама не понимая своей откровенности, мать, не стыдясь и не опасаясь, что этот чужой человек не поймёт её боли и страха, рассказала ему, как ночью к подъехала черная машина, как делали обыск у них дома. Единственной ценной вещью была старенькая ручная швейная машинка, которую они спрятали в подполе, но и её нашли и забрали. За неделю до ареста магазин, где работал муж заведующим, подломали, украли немного, особо и красть-то было нечего в небольшом сельмаге, но лезли целенаправленно за вожжами, к счастью их осталось всего пять пар. При аресте и обыске, главный орал на мужа, что он враг народа, сам украл вожжи, чтобы сорвать посевную и оставить страну без хлеба, именно так и было написано в том доносе. Бабушка Маша, словно закаменев, согнувшись как от удара и низко опустив седую голову на грудь, сидела на сундуке и машинально покачивала люльку с внучками – двойняшками. И мысленно, в который уже раз, разговаривала с давно умершим мужем:
– " Вот, Павлуша, в тот страшный голодомор ты приказывал выкидывать на снег и мороз матерей с детьми из раскулаченных семей, а теперь твою дочь и внуков обрекают на голодную смерть такие же идейные борцы за идеалы революции, каким был и ты. Может, это и есть высшая справедливость, высший Божий суд, когда за грехи дедов и отцов будут всегда отвечать их дети и внуки?"Она не знала ответа на этот вопрос, но у неё было большое и доброе материнское сердце русской женщины, и в этом была её правда и понимания ценности жизни.
