– Я могу спасти вас, – услышал он вдруг неизвестный голос. – Вы оправитесь от раны, благополучно устроите свои дела и доживете если не до глубокой старости, то до вполне почтенного возраста…
– Я хочу жить! – беззвучным воплем отозвался он. – Я не готов умереть, не хочу! Так глупо, так бездарно…
– Согласен, глупо, – услышал он в ответ. – Но эта «глупая смерть» вознесет вас к таким вершинам славы, о которых вы и не мечтаете. Вы станете одним из самых знаменитых поэтов в мире, вам поставят памятники, вас будут называть «солнцем русской поэзии». У вас никогда не будет ни соперников, ни конкурентов. Вы станете кумиром на века…
– Посмертно, – горько усмехнулся он.
– Всему своя цена. Ваша смерть даст невиданный толчок развитию русской литературы. Появятся новые поэты, даже знаменитые, но вы… Ваши стихи будут учить в школе, как обязательный предмет.
– А если вы меня спасете? Я погибну, как поэт? Меня забудут?
– Нет, не думаю. Но такой славы у вас никогда не будет.
Тут невидимый собеседник слегка понизил голос.
– Правда, не будут с упоением копаться в вашей интимной жизни, не будут ломать головы, кому посвящено то или иное любовное стихотворение, не станут обвинять во всем случившемся Наталью Николаевну…
– Наташа невиновна…
– Потомки посчитают иначе. И проклянут ее за второй брак.
– Какая глупость! Я сам сказал ей, чтобы носила траур три года, а потом выходила замуж за достойного человека…
– Она будет носить траур семь лет. И выйдет за весьма достойного человека. Не поэта. Всего этого ей и не простят.
– Я не хочу такой посмертной славы! Не хочу, чтобы поливали грязью мою жену. Спасите меня! Я начну новую жизнь. Видит Бог, я достаточно наказан за свои прегрешения.
– Хорошо. Но помните: если в какой-то момент вашей жизни вы пожалеете о своем решении, то все немедленно вернется на свои места. И тогда вы умрете – уже окончательно и бесповоротно.
– А если не пожалею? Хотя бы памятник мне поставят после смерти?
– Поставят, – отозвался собеседник после недолгой паузы. – Но только к двухсотлетию со дня рождения. До этого вас будут лишь изредка поминать как «купленного самодержавием» талантливого поэта – не более того. Сейчас вы умираете мучеником, а если выживете – станете лишь «одним из». Как Жуковский, например. На пьедестал вознесут других, далеких от царей поэтов…
– Все равно, – прошептал он, – я этого не увижу. Спасите меня! Я еще напишу многое такое, что прославит меня не меньше, чем уже написанное.
– Это ваше окончательное решение?
– Да…
– Тогда я исполню ваше желание. Но если вы – хотя бы мысленно – произнесете фразу: «Да зачем мне нужна такая жизнь?», вы вернетесь сюда, на этот диван, и от смерти вас будут отделять считанные минуты. Как сейчас.
– Я не пожалею…
– Что ж, тогда живите…»
…………………………………………………………………………………………
На этот раз сознание возвращалось к нему медленно, словно он поднимался из невероятно глубокой воды. Но вода была прозрачной, он видел над собой дневной свет и понимал, что скоро окажется на поверхности. Понимал и страстно желал, чтобы это произошло скорее.
Одновременно он ждал возвращения боли – почти невыносимой, раздирающей, не отпускавшей его почти двое суток. Он был готов принять ее, но она почему-то медлила, не начиналась.
«Может быть, я уже умер, – подумал он. – Исповедовался, соборовался, причастился святых даров… Я помню даже, что исповедь принимал какой-то неизвестный отец Петр, седой священник с добрыми и усталыми глазами… Когда я до этого исповедовался в последний раз?»
Этого он не мог вспомнить. Но сознание становилось все яснее, а свет – все ярче. «Сотворите же достойный плод покаяния», – сказано в Библии. И он сотворил его, он простил всех своих врагов, даже ненавистного еще недавно Дантеса. Более того, попросил сначала князя Вяземского, молившегося возле него, съездить к Дантесу и передать ему прощение. Но потом заметил в комнате княгиню Долгорукову и прошептал:
