Утренний туман задержался на улице Второй Независимости, в нескольких метрах от свежего асфальта, что рабочие укладывали пару ночей назад. Их коллеги мигали парами жёлтых мигалок на крышах лёгких грузовиков – туда они убирали предупреждающие о ремонте дороги знаки. Один из этих рабочих – смуглый, тучный, в большой салатовой робе – курил, то и дело поправляя свою кепку. Он поставил кофе с заправки на один из знаков, что было положено убрать, ругался на начальство по телефону и что-то передавал своему сменщику, который сильно разинул рот позёвывая. Эти грубые мужчины – заспанные, но великие. Великие от подвига над бессердечной системой, что заставляет вставать их в четыре ночи, выходить в непрогретое нечто, работать за троих и угасать, медленно угасать. Иногда они награждают себя и другим отдыхом, на который они честно зарабатывают, пуская остатки юношеской радости и беспечности на брелоки, чистые постели, что за ними застилают такие же великие, пока они прогревают свои суставы и кости под чужим солнцем. И возвращаются сюда же, на улицу Второй Независимости через пару лет, чтобы на слои постаревшего асфальта вновь класть новые слои.
И что же, так пуста жизнь? Смеем ли мы считать, что войны древности, охота на экзотических животных или же безработная элита может затмить величество этих грубых тел, что поутру стелют дороги, по которым едет всё та же элита или же под которыми ранее – буквально несколько сотен лет назад – проливали кровь, убивая их предков? Кажется, что нет, но у каждого найдётся на это тысяча мнений и возгласов, но в случае с этими рабочими – они вряд ли об этом сейчас думают. Они поскорее желают убраться, вернуться в контору на обед, а затем вернуться домой к своим увлечениям, своей любви, своим детям, родителям. Чтобы вновь вернуться сюда, на улицу Второй Независимости, на которой в шестом доме, на четвёртом этаже, в большом окне до пола, схожее человеческое бытие пьёт кофе и рассуждает об их жизни.
Отпив ещё немного крепкого кофе без молока (жаль, что оно кончилось), я засеменил в сторону ванной комнаты, но так, чтобы не разбудить жену. Приведя себя в порядок, я лениво оделся в костюм и почистил пальто. Пришлось закурить в дальнее окно, так как курить дома сейчас было нежелательно, да и супруга, как некурящая, сразу учует запах. Я прижался к углу окна и выпускал тяжёлый дым в разряженный холодный воздух города, пока рабочие гремели знаками на улице.
Мы переехали в этот дом совсем недавно и не были особо знакомы с местными жителями. В подъезде я встретил женщину с собакой – мы всё же не знали, здороваться или нет, и я, проявив инициативу, немного кивнул и, получив в ответ такой же неловкий кивок, вышел к машине. Очередной день, похожий на многие, но скрашенный неожиданным туманом. Забавно, что человек, окунувшись в монотонность быта и социальной жизни, способен радоваться туману – обычному туману. Будто ты вернулся в детство и, будучи ребёнком, первый раз наблюдаешь за таким явлением, с интересом поглощая информацию от взрослых, которые пытаются доступным языком объяснить, откуда появляется такое погодное чудо и что вообще такое погода. Но если тогда это казалось неким таинством природы, некой потусторонней силой, что могущественнее и больше тебя, то теперь это некий атрибут, который привносит немного свежести твоему заспанному лицу и малолюдным утренним улицам.
Холодный воздух, крепко сжимая рёбра, забирался под пиджак и оставался холодным языком немного ниже затылка. Включив обогрев, я набросал пару заметок себе в мобильник, чтобы не забыть после работы, чего не хватает в холодильнике, и вдруг задумался о том, как всего лишь пару лет жизни поменяли мою голову, да так, что теперь мне приходилось использовать ежедневники, хотя ещё недавно я прекрасно справлялся без них. На дороге, как, впрочем, и всегда в этот час, было безлюдно, и я даже немного поддал скорости, хотя и всегда выходил немного раньше, чтобы не торопиться. Кофе с заправки был такой же тяжёлый, но от этого только сильнее бодрил, оставляя в горле комки. Рабочие с улицы нагнали меня на той же заправке – я разминулся с ними на выходе. Мужчина, что ещё недавно грелся на чужом пляже и ругался с начальством, вблизи оказался намного крупнее, чем я предполагал. Голос, который уже не разлетался с эхом Второй Независимости, казался глубже и грубее. И всё же такому типажу под стать ругаться постоянно, но теперь его объектом раздражения оказался его тощий долговязый коллега. До работы оставалось полчаса, и хруст начавшегося дождя заставил меня засеменить к машине.
