– Жан, – говорю я в трубку, – боюсь, меня не впустят в Мюнхен.
Его голос доносится из такого далека, что мне кажется, он на другой планете.
– Почему? – спрашивает он спокойно.
Это спокойствие больно царапает меня.
– Потому, что у меня греческая виза.
– Греческая?
Такое впечатление, что перед этим мы не обсуждали мою поездку.
– Да!
Жан молчит в затруднении. Кажется, он не понимает, в чем дело. Интересно, он вообще читал мои письма?
– Если меня задержат на пасконтроле в Мюнхене, я буду ссылаться на тебя, слышишь? А ты подтверди, что мы вместе с тобой летим в Грецию.
– Да, да! – отвечает он поспешно.
Но понимает ли он? Меня берут сомнения…
В аэропорту Донецка пустынно. Поразительно то, что регистрацию здесь не объявляют. Не объявляют вообще ничего – ни посадку, ни прибытие. Сидишь-сидишь в огромном зале, где эхо от каждого шороха, и вдруг как молотом по голове – регистрация! – вскрикивает мой внутренний голос и молчаливое табло.
На Мюнхен почти никто не летит. Служащий Люфтганзы за стойкой спрашивает:
– Вы собираетесь с греческой визой попасть в Мюнхен?
– Да.
Он вежливо улыбается:
– Считаю своим долгом предупредить, что в Мюнхене к вам будет много вопросов, вплоть до депортации.
Из-за его слов у меня на душе потемнело. Поднимаюсь на второй этаж, ищу глазами табло с надписью «Мюнхен», усаживаюсь под ним и наблюдаю за немногими отлетающими вместе со мной пассажирами. Все они расслабленны и спокойны. Чувствую себя преступницей.
Сижу. Сердце колотится все сильней. Достаю телефон, чтобы снова позвонить Жану. Набираю его… Он поставил телефон на автоответчик! Оставляю сообщение: «Жан, пожалуйста, перезвони».
Рядом сидит дедушка с портфельчиком. У него мятые брюки и старая вельветовая жилетка. Приглядываюсь: жилетка пошита непрофессионально, перекант на пройме выворачивается с изнаночной стороны на лицевую. Видимо, эту жилетку дедушке сшила бабушка еще в первые месяцы их супружества, и он носит ее всю жизнь как символ того счастливого юного времени. Глаза у дедушки такие же, как жилетка – коричневые, выцветшие, пожившие на этом свете.
Он достает телефон, заговорил… он итальянец! А с виду не скажешь. Выглядит нашим человеком. Думаю, это мятые штанишки ввели меня в заблуждение. Таких одиноких дедушек я постоянно встречаю у нас в Украинске – идут неухоженные, с засаленными волосами… Куда смотрят их бабушки? Одного из них я часто вижу семенящим на базар со старой корзинкой; мелкими-мелкими шажками он пробирается в толпе женщин, причем корзинка идет чуть впереди хозяина на вытянутой руке. Да, итальянские дедушки корзинок не носят, а носят портфельчики, – в этом моя ошибка.
Напротив дедушки и меня – прощелыга лет тридцати; изображает из себя интеллигента. Ну, этот уж точно наш: не первой свежести черный плащ, волосы сзади собраны в хвостик. Повернулся… э, парень, да ты лысеешь. Плащ безразмерный, бесформенный, – на какой помойке ты его нашел?
Неподалеку мирно переговариваются тетеньки. Предмет их беседы – сравнительная характеристика цен у нас и в Германии. Прислушиваюсь и понимаю, что Германия в этом вопросе побеждает… нет, проигрывает. Нет, снова побеждает, – словом, как всегда. Достигнув компромисса насчет цен, заговорили о детях и внуках.
Уж в нашей тетеньке не ошибешься. Хоть ей далеко за пятьдесят, и габариты у нее естественные, она одета в обтягивающую розовую кофточку и джинсы, которые на попе лопаются.
Настроение мое всё ухудшается. Сердце замирает в предчувствии того, что меня не впустят в Мюнхен.
А ведь Мюнхен – это только начало. После Мюнхена мне нужно будет добраться в Милан, а из Милана – в Лион. Шенгенскую визу я купила в интернете за двести пятьдесят евро. Вопрос не столько в том, что она греческая, сколько в том, настоящая ли она. Что ж, в Мюнхене проверят.
