Герцог Голштинский Петр, внук Петра I и сын Анны Петровны родился 10 февраля 1728 года и на трон взошел 34 лет от роду.
Характер у Петра был сложный. Его немецкая половина оставалась непонятной, чуждой русскому воображению. Кто его знает, чему его научили голштинские воспитатели. Зато русская половина просматривалась четко – от великого дедушки: выпить да погулять. Поэтому и приверженцев у нового императора оказалось не слишком много, – поначалу только конференц-секретарь Волков. Остальные, конечно, тоже крутились при дворе, тоже оды ломоносовские сочиняли, но преследовали корыстные цели – вернуть из ссылки как можно больше своих, усилить свою депутатскую группу.
С Севера дружно приехали Миних и Бирон, Менгден и Лесток. Стаи казнокрадов с честными лицами возвратились из мест не столь отдаленных. Вместо конфискованных и перестроенных под военные нужды дворцов им были куплены за счет казны «каменные постройки в вечное владение». Тут обозначилось неприятное свойство нового царствования: помиловали и возвысили только немцев! Русский гений Бестужев-Рюмин, несмотря на многие ходатайства, остался отдыхать в сельской местности. Патриоты во главе с нашим Историком возмущенно ворчали. Они в своих антинемецких тирадах как-то опустили тот факт, что главные правительственные должности достались Воронцову и Глебову, Трубецкому и братьям Шуваловым. Брат канцлера и отец царской любовницы Лизы Воронцовой Иван Ларионович получил самое хлебное место управляющего Сенатской конторой в Москве. Граф Петр Шувалов, несмотря на смертельную болезнь, принял чин фельдмаршала и велел перенести себя в дом старого приятеля Глебова, ибо он «был ближе ко дворцу».
Образовался Совет. Русских в нем числилось 5, немцев – 4. Паритет в соответствии с пропорциями царской крови был соблюден – с небольшим перекосом в пользу «страны пребывания». То ли этот совет стал энергично советовать, то ли дедова кровь не остывала, но начал Петр выписывать указ за указом. Снизил акцизы на соль. Велел вычистить, углубить и обложить камнем Кронштадтскую гавань. Утвердил план прокладки канала Волхов-Ладога, причем рыть его должны были вольные каналоармейцы. Все эти указы состоялись в Сенате 17 января 1762 года. На десерт Петр объявил намерение издать манифест о дворянской службе: «Дворянам службу продолжать по своей воле, и где пожелают, и когда военное время будет, то они все явиться должны на таком основании, как и в Лифляндии с дворянами поступается»…
То-то мы потом недоумевали в старших классах, когда какой-нибудь граф Толстой решал вдруг «оставить службу и удалиться в деревни». Как удалиться? Кто ж его отпускал? При советской поголовной «воинской обязанности» такое соображалось с трудом.
Дворянство умилилось до насморка. Уже на другой день, 18 января, в Сенате встал вопрос о воздвижении столь милостивому государю чисто золотой статуи от всех дворян вскладчину. Голосовали единогласно, но государь проект завернул, велел поискать золоту лучшее применение и обещал памятник себе воздвигнуть нерукотворный – «в сердцах своих подданных». Этим золотым тельцом дворянство чуть не испортило себе обедни. Переживания при отказе от статуи затмили мечту о дворянских вольностях. Тянулись зимние дни, а манифеста все не было. Помог дремучий случай.
Однажды вечером Петр решил проскользнуть между спальнями жены и официальной любовницы, чтобы совершить очередную ревизию винных погребов и неопознанных женских тел на театральных задворках. Нужно было как-то обдурить жену, тяжкую Екатерину Ангальт-Цербстскую. Но еще убедительнее следовало заморочить голову истеричной Елизавете Романовне Воронцовой. С этой целью тайный советник Дмитрий Васильевич Волков был заперт в кабинете Петра. Камердинерам велели никого не пускать и отвечать, что государь работают над судьбоносным документом. Волкову поручалось измыслить некую гербовую бумагу, а Петр прошмыгнул вон из дворца. Волков припомнил царские обещания и к утру состряпал манифест о вольности дворянства. И вот ведь штука! Петру нельзя было его не подписать! Подписал…
