Ты перед ним – что стебель гибкий,
Он пред тобой – что лютый зверь.
Не соблазняй его улыбкой,
Молчи, когда стучится в дверь.
А если он ворвется силой,
За дверью стань и стереги:
Успеешь – в горнице немилой
Сухие стены подожги.
А если близок час позорный,
Ты повернись лицом к углу,
Свяжи узлом платок свой черный
И в черный узел спрячь иглу.
И пусть игла твоя вонзится
В ладони грубые, когда
В его руках ты будешь биться,
Крича от боли и стыда…
И пусть в угаре страсти грубой
Он не запомнит, сгоряча,
Твои оттиснутые зубы
Глубоким шрамом вдоль плеча!
Александр Блок
Свет тусклого зимнего дня кажется слишком холодным, хотя в палате очень тепло. А нет, дело не в зиме, и не в окне – компенсируя недостаточность естественного освещения, кто-то включил искусственное. Почему в больницах всегда такой мерзкий синий свет?
Пить хочется. После наркоза ещё мутит, а пить очень хочется. Интересно, сколько время? Стараясь лишний раз не потревожить прооперированный живот, осторожно шарю ладонью по тумбочке. Что за фигня? Где телефон?
Аккуратно поворачиваюсь набок, смотрю – телефона нет. Свалился что ли? Вытягиваю шею, пытаюсь рассмотреть, что там на полу. Пусто.
Я – продукт современного общества, мне без гаджета никак. Даже после операции. Особенно после операции – надо же как-то убить время до того момента, когда можно будет попить.
Кручу головой и замечаю кнопку вызова персонала. Отлично! Жму.
Тишина…
Кнопка то ли не работает, то ли специально сделана так, чтобы пациенты не слышали звон, но в целом ощущения неприятные – как будто она сломана.
Жду. Сколько – фиг его знает, думаю, минут десять, а по факту может и одну. Мысли путаются, голова не соображает. Никто не приходит. Оборзели! Я что, вот за это столько бабок отвалил? За то, чтобы ко мне никто не приходил? А если я тут подыхаю? Палата на одного, за мной даже присмотреть некому!
Послав кнопку лесом, прокашливаюсь, набираю в лёгкие побольше воздуха и что есть мочи ору:
– Сестра!
Тишина.
Крик лёгкой резью отдаётся в брюшной полости, точнее, в тех четырёх дырках, которые хирург к ней провертел, а потом заштопал.
Офигеть. Частная, мать их, клиника! Пациент надрывается, а никому и дела нет!
Чувствую, как от раздражения в груди поднимается тёмная волна. Мне нужен мой телефон! Сука, где все?!
Ну, не дай Бог со мной что-то случится! Осторожно свешиваю ноги с кровати, поднимаюсь, опираясь на тумбочку. Слабость в теле – отвратительное ощущение. Я к такому не привык. Надевать тапочки сил нет, иду босиком – линолеум приятно холодит ступни. Нафига так натопили? Дышать нечем.
Моя палата является частью двухкомнатного блока и делит санузел, душевую и небольшой предбанник с ещё одной. В четыре шага преодолев его, выхожу в коридор, выкрашенный стандартной голубоватой краской. Здесь тоже сверлит мозг это гадкое синюшное освещение. И пустота.
Где все-то? Когда меня готовили к операции, здесь крутилась уйма народу – хирург, медсёстры, санитарки, кажется, кто-то ещё… Сейчас этаж словно вымер.
Хотя нет! Оборачиваюсь на тихий шорох шагов и вижу, как по лестнице в конце коридора поднимается медсестричка. Синий халатик, белые кеды. В голову вцепилась дурацкая сетка для волос, но из-под неё выбивается одна золотистая прядка. Что-то до операции я её не видел, а то бы запомнил.
Мне нравятся золотистые волосы. Такие вот мягкие и пушистые, не обезображенные завивкой или выпрямлением, натуральные, нежные… Мне нравятся такие вот девочки – голубоглазые ромашковые куколки с белой кожей, под которой проступают беззащитные венки. Подожди, детка, оклемаюсь – займусь тобой по-настоящему! А пока…
– Сестра! – знаю, что мой голос звучит грубо, но так и должно быть. То, что она куколка, ещё не оправдывает факта, что она шляется неизвестно где.