Сарафир медленно поднимался на холм. Солнце уже вставало и
начинало припекать. Все поле - и колосья вокруг, и высокая зеленая
трава на холме- трещало и переливалось неумолкно звонкими птичьими
голосами. По-утреннему свежий ветер гнул полевые цветы и шелестел
цветущими колосьями обработанных полей вокруг. Приминая траву,
глядя вверх, Сарафир поднимался к округлой мягкой вершине. Шумно и
суетливо, из-под самой ноги выскользнула небольшая птица и,
заколотив крыльями, громко вскрикивая, полетела над самой землей в
сторону. Сарафир задержал шаг и развел ногой траву. Под самой
стопой, в небольшом углблении в земле лежали три маленьких рябых
яйца. Усит обошел гнездо и продолжил свой неспешный подъем.
Пшеница зашелестела и прилегла вокруг, порыв ветра с гулом
пронесся мимо, хлопнув полами одежды парня. Прижмурившись от ветра,
Сарафир остановился и посмотрел на волнующиеся колосья. Еще год
назад здесь было неописуемой красоты дикое поле, наполненное
разнотравьем, запахами полевых цветов, журчанием насекомых, гулом
пчел и шмелей, мышами, зайцами и, иногда являвшимися сюда из
соседнего леса, оленями. Охранял это царство жизни, как гордый
король, большой старый ястреб в вышине. Сейчас же дикое поле
распахали, разрезали его зеленую кожу острыми плугами, подсыхающие
шрамы засыпали перегноем и засеяли пшеницей. Дикое поле стало
прирученным. Сейчас оно по-прежнему зелено и полно жизни. Но осенью
сразу станет видно, что оно нездорово. Зайцы и мыши продолжали жить
здесь. Олени ушли на другие поля. Сарафир поднял голову. Ястреб,
впрочем, остался на месте. Это был другой ястреб, не тот, что в
прошлом году. Это была молодая и сильная птица. Ястреба нельзя
приручить, он слишком высоко.
Сарафир взошел на вершину холма. Грусть от потерянной красоты
сжимала сердце. Он повернул голову, оглядывая поле, и увидел, что
здесь, на вершине холма, расположился большой куст шиповника. Он
раскинул свои серые ветки, подставил под восходящее солнце нежные
розовые цветы и зеленые листья, и отдыхал. Сарафир окинул взглядом
его светлое розовое велеколепие и невольно вздохнул. Это был
спокойный вздох облегчения. Красота никуда не делась. Она здесь. В
этом кусте, в этом холме, в этих колосьях, и навсегда - в этом
солнце.
Сарафир стоял на вершине холма, слушал гомонящих птиц, дышал
ветром и ощущал солнце. Уситы еще оставались в своем селении. Поля,
ожидая их прихода, пили росу и умывались ею, расчесывались ветром,
который, как дикий взбаломошный молодой зверь носился над ними и
скакал туда-сюда, разгоняя последние обрывки утреннего тумана, и
загоняя его под деревья в лес. В траве зашевелились мыши. Я стреб в
вышине свистнул. Скоро у молодого короля полей прибавится заботы.
По осени мыши разжиреют на чужой пшенице и расплодятся без меры.
Теперь им здесь всегда будет что есть, а у молодого короля никогда
уже не убавится забот...
Сарафир посмотрел на висящее над самым горизонтом солнце. Надо
возвращаться. Скоро прилетит ангел, да и уситы уже, конечно же, не
спят, а давно запрягли свои телеги и собираются ехать сюда. Скоро в
поле уже не будет так спокойно и безмятежно. Воздух наполнится
голосами работников, их суетой и упорной тяжелой работой. Этого
Сарафиру хватало и в селении. Он спустился с холма и ровным шагом
направился к коню. Пятнадцать минут быстрого галопа, и он уже
спешился у Южных ворот родного селения. Толкнув ворота, он вошел.
Конь шел следом, послушный и преданный, как собака. Его выездил
брал Сарафира, и это был второй лучший конь из конюшен Резника. У
паренька был особый талант и подход к лошадям. Даже самые дикие
звери становились ласковыми, послушными и вежливыми. И все же, со
старым другом Сарафира, голубым конем по имени Василек, никто не
мог сравниться. Но Василька угнала в поля суровая псина Волчара -
другой вечный друг Сарафира. Вернутся они только через пару дней,
когда Васильку надоест игра в хищника-жертву с собакой и он сам
пойдет домой и пинками погонит собаку перед собой.
