80 секунд полета
Дзинь…
– Вы не могли бы поехать на следующем? – довольно неожиданный вопрос, когда открываются двери лифта. Он даже потоптался на месте, задумавшись, почему, собственно, он должен уступить такой просьбе. Она в лифте была одна, время позднее. Боится подниматься вдвоем с незнакомым мужчиной? – Абсурд! В лифтах есть камеры, на этажах охранники. Да и не похожа она на запуганную женщину. Может, боится от него чем-то заразиться? Воздушно-капельным путем? Не отошла от карантина? – Ну пусть ходит по лестнице тогда. И носит маску.
– Нет. – Хотел добавить «простите», а, с другой стороны, почему мы просим прощения, когда не надо, и никогда не делаем это, когда действительно пора? Может, своевременное «прости» могло бы спасти его развалившийся брак? Хотя слово надо не только произносить, наверное, его нужно чувствовать? А чувства к жене оно бы не спасло. Он скосил глаза к зеркалу и посмотрел на свою странную спутницу. Вжалась в стену, как будто пытается с ней срастись. Красивая. Грустная.
Обессиленно прислонилась к стенке лифта, но стена отказалась поддержать. Холодная и наверняка грязная. Чем их тут протирают, интересно? Половыми тряпками? Вряд ли, все блестит. Да и какая разница, в целом? Весь этот блеск – ерунда и обман. И пиджак этот окажется в химчистке – ерунда. И тип этот зашел в лифт, хотя попросила же. Этот день вряд ли станет хуже. Стена холодная, люди холодные, никто никого не любит, все только обманывают. Зеркала, кстати, тоже обманывают. Вроде, блестят, а вон, на них разводы. Если бы не было развода родителей, может, отец все еще был бы жив. Никогда мама и папа больше не говорили друг о друге, как и не было. Для нее мало, что изменилось: стала встречаться с папой в кафе и ходить по выставкам. Спрашивать о причинах в ее семье было не просто не принято – невозможно. Она знала, что была какая-то Лариса, но какая, в сущности, разница? У нее была мама, которую она любила, и отец, который любил ее. А теперь осталось завещание, которое все поменяло. Он все оставил этой Ларисе.
Когда лифт летит вверх, капли из глаз падают быстрее. Размажут всю косметику нахрен. Хотя кому бы она была нужна. Кто она? Косметика? Да никому. Она сама, как выяснилось, тоже. Вот что ей нужно было? Не в деньгах дело, хрен с ними. Все у нее давно есть. А чего еще нет, на то она сама заработает. Но как же так? Ведь он встречался с ней, шутил, слушал, внимательно смотрел – и она знала, что она его самая большая любовь. Что нет никаких Ларис, мама тоже ни при чем. Есть только он, папа, который всегда защитит, накроет своим мягким пиджаком, обнимет, что-то скажет – и она снова будет знать, что любима, уверена и сильна. А теперь? Что теперь? Ни записки, ни объяснения. Ну хорошо, предположим, этой Ларисе нужно все, что у него было. Нужны его квартира, все его машины, зачем-то нужны его костюмы, и пусть даже запонки и часы, его ручки, тетради, заполненные так мелко и неразборчиво, что все равно черт ногу сломит. А еще ей нужен его стетоскоп, его очки, его одеколон… Ну а что он мог или должен был ей оставить? – Да ощущение, пап! Просто ощущение, что я все еще самая важная, самая нужная, что я единственная, ну как ты посмел?…
Заложило. И уши, и нос. Этот самый быстрый лифт никогда не добирается быстро. Половина этажей позади. Боже, он что, на нее смотрит? Только что видела – скосил глаза. Интересно, это потому, что она попросила его исчезнуть, или потому, что шмыгает носом на весь лифт? Ну салфетки с собой нет, так что извините. За что извините? Просила же не заходить…
Ехала бы сейчас одна – честное слово, села бы прямо здесь. Сбросила эти никчемные каблуки, и смотрела бы вверх, на лампочки до синих кругов в глазах. А потом в тишине и темноте дошла бы до кабинета и легла спать на полу. Потому что больше нигде сегодня не заснуть.
