Наступят сумерки – гляди в оба. Опасность подстерегает на каждом шагу, стоит зазеваться. В сумерках охотятся ноксоры. В ночи они живут. Только днем впадают в спячку, но и тогда не расслабляйся ни на минуту. Считай тени.
Заметишь их – не мешкай. Стоит промедлить, как заберут твою душу. Оставят от тебя оболочку, которая ничего не значит.
Знай: темнота – твое единственное спасение и их гибель, ведь тени не могут жить без света. В темноте ноксоры живут лишь двадцать ударов сердца.
Вот так. Все предельно просто. Двадцать ударов сердца, и одной тварью в этом мире станет меньше. Всего двадцать ударов сердца, чтобы спасти чью-то жизнь.
Жизнь того, кто, может, о тебе никогда и не узнает.
Из кодекса Заступника.
– Мам, пап, смарите, огоньки! – Ула нетерпеливо подпрыгнула, стала дергать маму за рукав.
Та рассеянно кивнула. Вряд ли она вообще толком расслышала слова Улы: шум и грохот на главной площади города стоял такой, что хотелось зажать уши. Папа потрепал дочь по макушке, окончательно взъерошив и без того разлохматившиеся косички.
– Да-да, мы видим, – пробормотал он, и Ула смогла прочесть это лишь по губам.
Оба они: и мама, и папа, глядели в небо, где один за другим распускались разноцветные бутоны салютов. Почти все собравшиеся на площади жители столицы тоже любовались представлением. После нескольких лет «тревожного режима» – так, Ула слышала, мама с папой это называли – выйти на улицу просто так, чтобы радоваться, петь, есть сахарную вату и кататься на каруселях было настоящим праздником, пусть и всего на один денек.
Мама говорила, ноксоры уже не так страшны. Не теперь, когда есть Заступники, чтобы нас защитить. Папа в ответ цокал языком и добавлял таинственным полушепотом: «Тени не трогают хороших детей». Значит, если ты – хорошая девочка, то тебе ничего не грозит.
Ула не боялась. Ей уже исполнилось пять, и бояться было бы совсем глупо. Потому она с улыбкой смотрела… вовсе не вверх, как остальные. Никто из них не замечал, что фонари загорались синими огоньками. Сначала один, потом другой. Звали за собой, прочь от оживленной площади.
– Ну пасмари же! – Ула снова дернула маму за рукав, а потом высвободила ладонь из ее руки.
Сделала шаг, еще один. Оглянулась на родителей и побежала вслед за огоньками, ведущими в соседний переулок. Пустой, ведь черепичные крыши тут почти касались друг к друга, так что неба не видно, а сейчас всех интересовало только оно.
Зато были видны синие отблески огоньков у каждого фонаря. Они подмигнули, а потом исчезли. Остались лишь зажженные лампы, едва рассеивающие вечерний полумрак.
Ула остановилась и шмыгнула носом. Почему огоньки пропали? Такие красивые. Были. Она огляделась по сторонам, и только теперь заметила, что стоит ровно между двумя вытянутыми тенями от фонарей. А чуть поодаль – третья тень. Сначала напомнившая дерево, но деревьев в переулке не было.
И она двигалась. Прямо к Уле.
«Беги без оглядки. Не мешкай».
Откуда в голове возникли эти слова, сказанные незнакомым голосом, Ула не знала. Машинально потерла ладонь – кожу все еще жгло время от времени, с тех пор, как на прошлый день рождения к ней прикрепили Заступника.
И вот теперь кто-то словно бы толкнул ее в спину.
«Беги!»
И она побежала. Знала: оборачиваться нельзя, тут же догонят. Надо быстро-быстро, громко шлепая по лужам, перебирать ножками. Короткими и совсем непослушными. Еще и туфельки большеваты, «на вырост».
Она запнулась за выступающий камень, чуть не упав на мостовую. Было бы очень больно, и коленки бы содрала, как вчера на прогулке. Нужно скорее перестать быть такой неуклюжей.
Но сейчас Ула об этом совсем не думала. Взмахнула руками, будто крыльями, попыталась вообразить себя птичкой – только чтобы продолжить бежать. Все вперед и вперед. По узкой улочке, от фонаря к фонарю, от одного круга тусклого света к другому. Мимо домов – днем разноцветных, почти игрушечных, а после захода солнца ставших темными и пугающими.
