27 декабря 1916 года. Париж.
Таверна «Wepler»
Из воспоминаний графа П.А. Игнатьева:
«…Император был разгневан и возмущен. Предательство болгар, всем обязанных России, выводило его из себя. Однако он успокоился.
– Скажите мне, полковник, как вы организовали вашу разведслужбу во время пребывания во Франции?
Я назвал имена моих агентов-групповодов и перечислил их подвиги.
– Молодцы, – сделал вывод император, – вы делали и будете делать хорошую работу. Этот путь усеян многочисленными шипами, но я знаю, что вы не отступите ни перед какими препятствиями.
– Ваше величество мне льстит.
– Вы – Игнатьев, и этим все сказано. А какие чувства питают союзники к России?..
– …Франция, например, всем сердцем с нами; она оплакивала наше поражение под Танненбергом, и если бы она могла легко с нами сноситься, мы получали бы все, чего нам не хватало, а ей посылали все то, что она за столь дорогую цену покупает в Соединенных Штатах. Франция всегда вела себя по-рыцарски…
– То, что вы рассказываете, полковник, малоутешительно…»[1]
Было уже темно, когда такси – знаменитое со времени битвы под Марной «Renault AG1 Landault»[2] – въехало на площадь Клиши восемнадцатого округа Парижа, и, обогнув памятник маршалу Монсею, возвышавшемуся в центре, остановилось у дома 14, с широкой вывеской «Tavern Wepler», над освещенными витринами первого этажа.
Расплатившись и выйдя из автомобиля, коренастый мужчина – уже знакомый нам ротмистр Листок, ныне облаченный в штатское, – взглянул на вывеску, затем на витрину, сквозь которую сверкал переполненный людьми зал, и, обернувшись, обвел глазами освещенную огнями площадь.
«Однако гуляют, черти! – подумал он незлобно. – И зима не зима… Декабрь месяц, а лишь дожди да промозглый ветер. Как в дрянную осень!»
И все-таки это был Париж! После окопов Оберива, где проливала кровь его 1-я Особая пехотная бригада Русского экспедиционного корпуса, да военного госпиталя на окраине Реймса, на койках которого залечивал он второе ранение, все эти парижские улицы – пусть декабрьские и холодные, но полные мирной жизни, прекрасных женщин и беспечных мужчин – казались ему почти чудом! И чудо это явил штабс-капитан Иваницкий – в тот самый момент, когда он собирался уже отправиться в военный лагерь Майли, куда надлежало ему явиться по окончании излечения. Именно этот вдруг объявившийся в Реймсе тридцатилетний офицер привез, точно благовест, давно ожидаемое и все же неожиданное распоряжение самого представителя русского командования в Союзном совете во Франции генерала от инфантерии Палицына – откомандировать его, ротмистра Листка, в распоряжение Русской миссии при Межсоюзническом бюро в Париже. И когда штабс-капитан вновь повез его в Париж, да еще на свою квартиру на улице Полковника Ренара, 5, радости не было конца!
Несколько омрачало, правда, то обстоятельство, что его благодетель напрочь отказался что-либо объяснить – и относительно причин столь нежданного его перемещения, и сути служебных обязанностей, которые с этим перемещением наверняка были сопряжены. Выразительно поцокав языком, точно приструнивая чересчур любопытного ребенка, Иваницкий лишь покачал головой и, хитро сощурясь, заверил:
– Поверь слову – завтра все узнаешь! А пока отдыхай! Вот и средства на первое время!
И, вытащив из кармана пачку ассигнаций, игриво воскликнул:
– Даже завидую, твоему высокоблагородию! Штатское готово, отмоешь окопную пыль, гульнешь в приличном ресторане, подышишь парижским воздухом, а уж завтра и скажут, что делать!
Однако «завтра» ясности не принесло. Явившись к обеду, все тот же Иваницкий сообщил только следующее:
