1140 год. Церковь аббатства Сен-Дени. Франция.
Ранним утром, когда мрак еще цеплялся за древние стены Сен-Дени, по сумрачному коридору спешил аббат Сюжер. Шестидесятилетний, крепкий старик с круглым, гладко выбритым лицом, высокий лоб которого обрамляли редкие пряди длинных волос, казалось, нес на себе печать трудных времен. Его простая черная сутана бенедиктинца, подпоясанная грубой веревкой, выделялась лишь золотым крестом на серебряной цепи – знаком настоятеля, тяжеловесно свисавшим на груди. В этом облике чувствовалась не только духовная власть, но и отблеск былого величия. Сюжер был не просто аббатом – некогда он был душой и разумом короля Людовика Толстого, его духовным наставником и доверенным советником, гласом во время его крестового похода. После смерти монарха в августе 1137 года, государственные дела отпустили его в тихую гавань Сен-Дени, аббатство, которое он возглавлял с 1122 года, но которому прежде не мог отдаться всецело. Его смелость была легендарна: в 1124 году, перед лицом надвигающейся угрозы императора Генриха V, он явился на поле брани с орифламмой Сен-Дени – запрестольной хоругвью, которая с тех пор стала священным боевым знаменем французских королей.
Теперь-же, аббат Сюжер, чья душа не ведала страха ни перед живыми, ни перед мертвыми, оказался невероятно озабочен тем, что вокруг него суетился молодой послушник Иф, с ужасом в голосе рассказывающий, что обитель монахов посетил дьявол.
– Преподобный отец Сюжер, – это ужас! – торопливо говорил двадцатилетний послушник. – Я зашел к брату Ди Брюлю, а там он мертвый. Там был дьявол! Там, точно, был дьявол!
Большего позора, чем явление нечисти в его аббатстве и осквернение церкви, аббат Сюжер не мог представить. Он, резко остановился и раздраженно ткнул пальцем в грудь молодому монаху, хмуро смотря ему в глаза:
– Молчать, брат Иф! Замкни уста свои на замок, пока твой вопль не разнесся по стенам Сен-Дени, словно карканье ворона над могилой! Не тебе, брат Иф, решать, кто там был! Это моя паства, моя забота, и я сам разберусь с тем, что там произошло! Понял?
Послушник Иф, съежившись под его взглядом, испуганно закивал головой. Аббат Сюжер, набрав в грудь воздуха, словно перед прыжком в бездну, вновь повернулся в сторону кельи Ди Брюля, уверенно идя навстречу огромным неприятностям.
Скудный утренний свет просачивался сквозь узкую щель окна в унылую комнату, сложенную из серых плит. На стене, покосившись, висел массивный деревянный крест, а стол, предназначенный для сотворения ликов святых, был опрокинут. На полу, среди хаоса разбросанных набросков – кощунственных икон, где лик Люцифера подло примерял на себя черты Христа, – лежал Ди Брюль. Мертвый, он смотрел в потолок невидящим взором. Руки его неестественно раскинулись, словно в последней мольбе, а кончики пальцев запеклись багровой кровью. Черные слезы, словно застывшая смола греха, навечно запечатлелись на его щеках. Из недр церкви, словно предчувствуя трагедию, скорбно доносилось печальное эхо утренней репетиции клироса.
Аббат Сюжер и послушник Иф, входя в комнату, торопливо перекрестились по католическому обычаю. Застыв перед телом Ди Брюля, они с опаской рассматривали мертвеца и разбросанные по полу богохульные наброски, словно боялись прикоснуться к мерзости. Видно было, как в их глазах смешались ужас и благоговейный трепет перед неизведанным.
– Что он рисовал? Зачем? Ему велено творить фрески, возвышающие дух, а не эти… исчадия тьмы!
– Как он смог за одну ночь столько нарисовать? Это невозможно! – удивился молодой монах.
