Что бы там не говорили, а я всё ж таки непревзойдённый актёр, который однажды успешно сыграл роль шизофреника и добровольно остался в этом образе на долгие годы. Возможно, в зависимости от неблагоприятных обстоятельств, мне предстоит пробыть в этом драматическом амплуа всю оставшуюся сознательную жизнь. Фиктивное психическое расстройство не только огородило меня от военного трибунала, но и позволило в дальнейшем безнаказанно совершить новые злодеяния, основанные на трёх пороках, где неотъемлемой частью становится убийство другого человека, воровство с целью наживы и прелюбодеяние, порождённое неуёмной тягой к ублажению развратной похоти. Как бы там ни было, но никто и никогда не сможет заподозрить меня в том, что я способен спланировать и осуществить ряд жестоких преступлений. Более того, я не только смогу безнаказанно уйти от справедливого возмездия, но и всю вину за произошедшее кровавое месиво сумею переложить на кого-либо из абсолютно невинных людей, якобы поступивших подобным образом по причине временного буйного помешательства. Даже самому опытному следователю не удастся вывести меня на чистую воду. Со мной очень трудно разговаривать. Я могу беспричинно и чересчур убедительно засмеяться или внезапно и безутешно зарыдать. Я могу в любой момент изобразить отчуждённое выражение лица, и при этом беспорядочно размахивать руками или же на продолжительное время замереть в какой-либо странной позе, делая свои видимые эмоции совершенно неадекватными. Я способен сбить с толку любого профессионала судебно-психической экспертизы, непосредственно занимающегося изучением моей умственной неполноценности, которой зачастую прикрываются те или иные опасные уголовные элементы. А что относительно следователя Филимонова, для солидности представившегося мне Валерием Яковлевичем, так этот сморчок вообще не представлял для меня ни малейшей угрозы. Он не столько раздражал меня несусветной недальновидностью, как вызывал в моей душе неадекватные эмоции, вызванные откровенной тупостью, выраженной его совершеннейшей некомпетентностью. При этом я ничуть не сомневался, что он был не робкого десятка. Его основная ошибка заключалась в том, что Валерий Яковлевич не совсем понимал, с кем имеет дело. Он был свято уверен, что спонтанными глупыми вопросами сможет загнать меня в тупик, не подозревая о том, что я способен заранее предугадать ход его недальновидных мыслей, манипулируя которыми, смогу не только контролировать все его дальнейшие действия, но и пустить их, словно журчащие осенние ручейки, в нужном для меня направлении.
– Мне искренне жаль тебя, Анатолий Шавров! – сказал он, небрежно обтерев рукавом пиджака покрытый испариной лоб. – Ведь ты, практически, мой ровесник. Молодой, тридцатилетний мужчина, с трясущейся головой, выпученными глазами, не выражающими никакой мысли, сидишь передо мной на стуле и словно окаменевшее изваяние, тупо уставился в потолок…
Он ослабил галстук и, мельком взглянув на часы, глубоко вздохнул. Время, которое совершенно впустую и без всякой пользы он потратил на меня, наверняка показалось ему вечностью.
Впрочем, Филимонов мог злиться лишь на самого себя. Каждый день газеты сообщали о бесконечной и нарастающей вакханалии уголовных преступлений. Хватало и диких, бессмысленных убийств, объяснить которые можно разве что расстроенной психикой, а так же злоупотреблением наркотическими средствами, психотропными веществами или их прекурсорами. Жуткое преступление, в котором обвиняли моего бывшего друга Григория Васильева, не было бы из ряда вон выходящим, если бы перед тем, как свести счёты с жизнью, он ограничился размозжённой головой своей законной супруги. Но, вдобавок ко всему, он не только поджёг собственную квартиру и приоткрыл газовую конфорку, так ещё и преднамеренно оставил в детской кроватке их полуторамесячную дочь Мариночку, обрекая её на тяжёлую мученическую смерть.
