Вначале эта пара предложила свои услуги музыкальному театру. За ручки вошла в обитый деревом кабинет директора Ильи Ильича Поды, оба не сели на едва заметный и машинальный жест хозяина: стоя лучше покажешься.
– Я – Дарий Сергеевич Шалый. Это Эмма. Для отчества – слишком молодая…
Двадцатипятилетний мужчина, выношенный пригожей родительницей, явно не голодавший, пропущенный через спортивный зал, приученный смотреть за собой, а еще – вышколен в светских манерах, все же волновался и клеил шутки загодя. Актерская физиономия выдавала известную долю униженной души. У него, у Дария Шалого, за спиной престижный институт, удачная роль в кино, пять лет жизни в столице… А он из-за проблемы с жильем и ранней, даже опрометчивой, по его мнению, женитьбы опускается до Дикого поля, просится в захолустный театрик, перелицованный из купеческого собрания или еврейской синагоги. Даже перед красавицей супругой неловко. Все же ушлый молодец разом вошел в роль абитуриента, встряхнулся, гордо откинул кудрявую голову чуть набок, приосанился – вот он, рысак высшей пробы, орловский или там – англизированный скакун с первыми призами.
Эмма стояла на фоне окна и, казалось, ее можно было разглядеть на просвет. Точеная фигурка, вся чистая, воздушная, личико Золушки из последнего акта, ножки и впрямь для хрустальных башмачков, а едва заметные движения – из вальса в паре с принцем крови.
Документы начинающих лицедеев – на резном столе Ильи Ильича были в таком же изысканном порядке, как и сами артисты. Будь эти просители проще, найди директор в ком-нибудь из них малейший изъян, он внутренне согласился бы подписать с ними контракт на сезон, а поморочив и подмяв будущих членов своей труппы под себя, продлил бы срок. Но тут в горле пересохло: «Хватай обеими руками!» – возопил внутренний советник бывалого холостяка Поды. Однако барская привычка возобладала, упрямый одессит в нем выставил рог, и его непослушный голос заурядно молвил:
– Зайдите в кабинет главного, скажите, что я просил прослушать вас. – И даже документы вернул.
Ничего обидного в таком повороте событий молодая пара не узрела – обычная процедура в театре. Однако юная женщина, опиралась о подоконник, вдруг почувствовала, как теплая стенка холодит ладонь. Кровь ударила не только в голову, но и в конечности.
Главный принимал вежливо, с напускной строгостью, но глаза его слегка бегали, каждым вкрадчивым вопросом он пытался угадать, что там предрешил креативный директор. Молодежь переглянулась: понятно, кто в доме хозяин и какова степень зависимости художника от администратора под сими сводами.
Перешли за распахнутый занавес, на подиум с нагромождением вчерашних декораций и кучей музыкальных инструментов на авансцене. Дарий увидел гитару в углу, вздрогнул, расправил плечи, притопнул «левой ножкою правей, правой ножкою левей», и справился:
– Можно начать с цыганской?
– Разумеется. Я бы сам предложил вам спеть и сыграть, если это ваш конек.
Шалый расстегнул пуговицы, выдернул полы рубахи из брюк, метнул штиблеты с ног, гулко прошлепал босиком и ударил по струнам.
Эх, запрягай-ка, дядя, лошадь,
серую, мохнатую.
А я сяду и поеду,
цыганочку сосватаю!
Шалунья Эмма выхватила спрятанный в белых, пушистых волосах гребень, воткнула его в темя, рассыпала соломенные, пушистые волосы, растянула во весь размах рук шарфик и пустилась в притоп вокруг вихляющего всем телом супруга.
Потом читали гениев: он – Лермонтова, она – Лину Костенко.
– А вы поете? – спросил главный молодую женщину.
– Так, как Дарик?.. Нет. Собственно, могу, но не для музыкальных премьер… У меня иное амплуа.
– Искренность, достойная похвалы. Обычно претенденты привирают, мол, и пляшу, и пою, могу дискантом, а если вам не хватает мэцо, то я и – мэцо…
