1. Российская Империя. Нежнин. Январь 1904
года
— Вань, ну послушай же ты, —
Володька дёрнул друга за рукав, заставляя обратить на себя
внимание. — это правда. Ху сказал, что всё правда, и камень этот, и
миф. И желание исполнится любое, вот совсем любое.
Они сидели у него в комнате и жевали
вкусные румяные сдобные булки, которые поутру выпекла тётка Марья,
запивая их легкой наливкой, почти детской. Почти, но не совсем.
Ванька стащил у отца бутылку настойки на рябине, и они добавили её
в кувшин с вишнёвым компотом, который принесли вместе с
булками.
В голове у Володьки немного шумело,
но зато настроение поднялось до той высоты, когда захотелось
рассказать всем и каждому, а в особенности — лучшему другу, о своей
задумке. О поездке далеко-далеко, в Поднебесную, так её называл
мистер Ху. О загадочном артефакте, который когда-то исполнял
желания и наверняка исполнит ещё. И даже пролитый на ковёр «компот»
совсем не огорчал.
Ванька посмотрел на Володьку и
хмыкнул. Этот пацан совсем не думает о том, что сейчас не время,
чтобы заниматься всякими там экспедициями. В Питере, говорят,
постоянно какие-то волнения. Революции опасаются. Отец вон, по лету
сразу отправляет его в армию, говорит, что только она может из
мальчишки мужчину сделать. Ну, он-то сам точно мужчина, у него все
в доме по струнке ходят. Даже Володька, когда в гости приезжает. А
Иван и не против, отслужит, вернётся, женится. Да вон, хоть на
Женьке, сестре Володькиной. Она ничего так, мелкая, правда, ещё, но
время-то есть, вырастет.
— Нет, я не смогу, — покачал он
головой. — Да и где деньги на всё взять? Представь себе, это же
надо целую экспедицию организовывать. Обозы там, еда, оружие. Люди,
опять же. Нет. Тем более, что отец меня после гимназии отправляет в
Третий Стрелковый. — Ванька поправил рукав рубашки, который дёргал
захмелевший друг. — Я не могу отказать, он уже с Владимиром
Михайловичем договорился.
На последнем имени Володька
скривился, словно его кнутом по спине огрели. Впрочем, так оно и
было однажды. Приезжал к ним как-то Кашерининов, общался с отцом, а
потом, узнав, что мелкий тогда ещё тёзка напакостил, подсунув его
любимому коню огромную голову соли вместо пары кусков моркови,
отходил его нагайкой. Отец стоял и смотрел, не вмешиваясь, а после
попрощался с этим типом, как с братом родным. Радовало одно: что
его точно в армию не отправляют, у него мозги в другую сторону
работают. Он деньги считает, а не головы.
— Слушай, а если потом? Ну, вот
представь, ты уже такой, командуешь этим самым полком, я целый банк
в кулаке держу, и мы соберёмся? Тогда же нам никто ни слова против
не скажет, я уверен. И деньги будут, и люди, и… — Володька
споткнулся, глядя в смеющиеся глаза Ваньки. — Что?
— Мечтатель, так тебя маменька моя
называет. Так и говорит: «Когда там твой мечтатель в гости приедет?
Я ему целую гору книг привезла из столицы!» — и смеётся. Кто его
знает, что там будет через несколько лет. Если эта революция
случится, то неизвестно, будем ли мы с тобой такими, как сейчас, и
нужен ли нам будет этот твой камень. — Ванька хмыкнул, вскочил с
тахты и молодецки повернулся на каблуке сапога вокруг своей оси,
показывая, что о всяких артефактах он сейчас думать не собирается.
— Пошли лучше, у бати твоего спросим, может, он разрешит нам
выездку организовать? На улице-то как хорошо, а! И снег свежий
ночью выпал.
Степан Андреевич подозрительно
пригляделся к чуть покачивающемуся сыну, но увидев, что друг его
вполне крепко стоит на ногах, взять лошадей на конюшне разрешил.
Обрадовавшись, что их не застукали за неблагочинным делом, парни,
быстро собрались и выбежали на улицу, веселясь, словно им не по
восемнадцать, пусть и почти, а всего по шесть. А на конюшне их уже
ждали два молодых взнузданных и оседланных жеребца.
