Айн, цвай, драй, полицай!

Палец замерзал, и я боялась, что не смогу взвести курок.

Вылезайте!

Глаза слезились, шел пятый час напряженного ожидания в полном одиночестве. Застывшее тело напарника помогало держать подрагивающий локоть прямо.

Вот кто бы меня спросил – что ты выбираешь, милосердие или справедливость, я бы ни мгновения не сомневалась.

Боже, не забирай к себе до моего выстрела.

Позвоночник пострадал, своих ног уже не чувствовала. Да и ничего не чувствовала. Не позволяла.

И божественная сила не подвела!

Неслышно осыпался снег именно там, куда и целилась. Сначала они помахали шапкой, наверное, на лыжной палке, идиоты. Потом выглянул один, вылез, подал руку и вытащил второго. Мелкий, а такого здорового сумел поднять, и тут же получил от него кулаком в висок. Здоровяк не спеша осмотрелся, наклонился и стал коротышку вытряхивать из тюремной телогрейки.

Спасибо тебе, господи!

Две моих пулечки аккуратно вошли в затылок большого, он упал, открыл подельника, и третья пуля, для себя береженная, разнесла лоб мелкого.

 Есть!

Я отдала все долги в этом мире и совершенно счастлива. Успела!

Лавина с горы набирала скорость, но и тут успела, неслась по темному коридору туда, к свету!

– Милосердие или справедливость? – спросило меня мироздание.

– Справедливость, – нисколько не сомневалась я, – всем сестрам по серьгам.

Глаза не хотели открываться, но я себе скомандовала: «айн-цвай-драй, полицай», и глазки открылись.

Напротив сидели две женщины. Одна положила голову на плечо соседки и мирно похрапывала, вторая честно таращила свои карие очи поверх моей головы, судя по всему, в окно, горячий луч пристроился у меня на щеке.

Я непроизвольно пошевелилась. Женщина, не сводя глаз с одной видимой ей точки, вдруг спросила басом:

– Память сохранить?

– А как же, – согласилась я, – человек и есть его память.

– И память тела тоже?

Помедлила, но подтвердила:

– И тела тоже.

И стала соображать, интересно, а разве можно разделить эти два вида памяти. Вот есть у меня шрам на бедре, ножевое ранение, неудачно зашитое. Это что, или шрам выбрать, или память о самом ранении?

– Дура, – ответили мне басом, и женщина покачала головой.

– Дура, – согласилась я, отключаясь.

Второй раз сознание изволило меня посетить ночью.

Картинка рядом та же, только вторая женщина посапывала у первой на плече, а первая грустила и вздыхала о чем-то своем. Я скосила глаза: где-то в районе моих ног светился шарик, очерчивая поверхность тумбочки и спинку кровати.

Больничка.

Странно, что меня нашли. И вытащили. Очень странно. Нереально. Пошевелила ногами. Чувствую! И не болит ничего. И не хочу ничего. Странно. «Ночью добрые люди, будучи на больничном, спят», подумала и уснула.

В следующий раз женщины шептались:

–…на первом курсе больше всего происшествий. У нее и подружек нет.

– Нелюдимая?

– Да кто ее знает. Не любят за что-то и задирают.

– Значит, есть за что.

– Все равно неправильно. Должна сработать защита академии.

– Ой, да кому надо…

– В том и дело, что никому. Пропала и пропала. А след магический нашли, однокурсники закинули, постарались.

– Сами?! Такие сильные?

– Не знаю, ректор тоже удивился. А декан их сказал, если найдет, кто из преподов помогал, все ему оторвет.

– Это что, например, – хихиканье.

– Наверное, что ты и подумала…

Вот тут я не стала открывать глаза. Меня все смущало.

Запахи, не свойственные больницам. Не медикаментами, так санобработкой бы пахло. Дежурство у моей кровати аж двух женщин, где это видано! В лучшем случает  – экран в палате и пара датчиков. И, главное, чужая мелодика речи. Допустим, на секунду, что я попала в вип-палату. Глупость, конечно, но допустим. А речь? Моя гордость – основные южные языки бывшего СНГ, английский, и худо-бедно немецкий. Конечно, я боевого направления, но отличить же могу! Или меня притащили на какие-то острова.