Вчера было скучно. Нет, это позавчера было скучно. Вчера было
очень скучно. Читать нечего. Смотреть незачем.
Выходить запрещено.
Стол письменный с одним ящиком, стул ободранный, но крепкий,
кушетка не хуже больничной. Нет, лучше. В больнице она холодная, с
клеенкой, а эта простая, деревянная, с тонким матрасиком, но он
есть! Подушка ватная, одеяло ватное, белья нет. Еще есть одежда
домашняя, то бишь пижама. И тапки с гиппопотама. А нет,
неизвестно, какой размер у гиппопотама. Мы не знакомы. Может, у
него как раз ножки маленькие.
В ящике стола стопка бумаги линованной, карандаши и ручки.
Свет включается, когда за окном темнеет. Гаснет, когда начинает
светлеть. Как свет погаснет, лежать можно, досчитав до ста. На счет
сто – кушетка сворачивается и поднимается. Я пыталась
остаться на кушетке, но она меня брезгливо стряхивает.
Окно высоко, но при желании можно залезть и посмотреть на
небо. Небо красное.
Сколько прошло времени с момента моего похищения – неизвестно.
Явно больше трех-четырех месяцев. Отмечать сразу не
сообразила, спохватилась недавно, два месяца отмечаю. Но это
тоже ничего не значит. Где гарантия, что темнеет естественным
образом?
Была бы дома – отметила бы ДР и получила паспорт. Наверное.
А может и нет. Получается, в больнице я была зимой. Снег
я видела точно. Когда был первый взрыв – снега еще не было.
Потом провал, вероятно, я было без сознания. Потом, получается, я
была в больнице. Еще нашей, раз небо голубое. В нашей
больнице, точно. Голова болеть начинает, когда пытаюсь вспомнить
второй взрыв.
Что тогда может быть точкой отсчета. Взрыв? Больница? Потом
они меня трясли, им нужно все, что могу сказать, про отца.
Получается так, по событиям.
Взрыв первый, больница. Взрыв второй, похищение, опять
больница. Второе похищение, тюрьма.
Взрыв первый явно еще дома, на Земле. Больница может быть дома,
а может, уже и нет. Тогда второй взрыв для чего? Меня утащить? Не
понимаю. С их возможностями – сразу бы утащили, без всяких
хлопушек. Допустим, эти взрывы не их рук дело. Чем тогда занят
мой отец?
Все, не могу простроить цепочку. Они взрывали, или отец. Взрыв
был скорее отвлекающим?
– На выход. Быстро пошла.
Ух ты, это меня? А толкать-то зачем? Есть услужливые дураки, а
есть услужливые подлецы.
– Это ты кому сказала?!
Я что, вслух?
– Детка, ты громко подумала!
Очень хорошо, мерси вам. Понятно, где я.
– Даже не мечтай! Ничего ты не выяснишь от дознавателя!
Конечно, нет. Ехал Грека через реку, видит Грека, в реке
рак!
– Ты что? Спятила?
Сунул грека руку в реку, рак за руку Грека цап. Корабль
лавировал, лавировал, да не вылавировал.
– Где твой отец? Где. Твой. Отец.
Темно. Два голоса с разных сторон. Первый голос повыше, второй с
хрипотцой. А я люблю мультики. Про Винни-Пуха. Артист Евгений
Леонов такой обаятельный! Надежный. Глаза умные. Держи меня,
Евгений Леонов, не отпускай.
Бумс! Больно!
Бах! А вот и третий взрыв!
Наш Бог троицу любит!
– Малыш, крепче держись.
– А?
– Не крутись. Уроню.
Ну да. Кто б ни тащил, ронять меня не надо. Я себе еще
пригожусь.
Меня несет незнакомый мужик. Если он не
один, значит, крепкий. Или молодой. Нет, вряд ли. Скорее,
крепкий. Но руки заняты мной. Значит, не он боевик, кто-то нас
прикрывает. Получается, их несколько. Тут два варианта. Или
есть переговорник, или есть артефакт. Пощупать не получится. В
каком мире, не скажет?
– Не скажу, потерпи.
Ага, ехал Грека через реку, видит Грека, в реке рак!
– Не смеши. Уроню.
А как я пою! Задорно! Раз, два, три, четыре,
квадрат, напеть Радецкий марш? Нет, чтобы
бежать удобнее, лучше Шутку Баха. Ля-ля-ля-ля!
