Глава 1: Крещение и Дар (Херсонес, 988 г.)
Дым кадильный вился к сводам Святого храма. Воздух дрожал от торжественного пения. Владимир Святославич, великий князь Киевский, стоял на коленях у алтаря, чувствуя прохладу святой воды на челе – печать Крещения. Рядом сияла красотой царевна Анна. Ликовал народ Херсонеса, но истинное чудо ждало в тишине.
Прохлада святой воды на его челе казалась не просто влагой, а печатью, вжигаемой в саму душу. Жгучей и очищающей. Рядом, окутанная золотым сиянием лампад, сияла неземной красотой царевна Анна. Ликование Херсонеса било волной через толстые стены, гулкое, как прибой. Но Владимир уже чувствовал: истинное чудо, ради которого он шел сюда мечом и хитростью, ждало не здесь, не в этом ликующем шуме, а в тишине. В тишине, что глубже любого крика.
После венчания, когда ликование смолкло, и даже ветер с моря стих, как бы в благоговейном ожидании, епископ города Феофил, седой и проницательный, легким жестом подозвал князя. Взгляд его был сосредоточен, почти строг, но в глубине темных глаз горел огонь знания.
– Следуй за мной, раб Божий Василий.
Тени уже сгущались в узких улочках Херсонеса, когда епископ Феофил, седой как лунь, но с глазами юноши – острыми и проницательными, – коснулся рукава Владимира. Молчание старца было красноречивее слов. Минуя празднующую толпу, они скользнули в боковой притвор, затем в потаенную дверь, замаскированную под фреску со Святым Георгием. Вниз, по крутым, стертым ступеням, великим князем Киевским водил старик-епископ, державший перед собой крошечную лампаду. Ее пламя метало по сырым стенам кривые тени, будто древние руны. Воздух стал тяжелым, пахнущим землей, камнем и вековой пылью.
Они спустились в потаенную крипту под алтарем, туда, где не ступала нога неверного. Каменные ступени были влажны и прохладны, как сама древность. Свет лампад дрожал, отражаясь в слезах масла на стенах. И там, в тишине, которую нарушал лишь их шаг, Владимир увидел: на алом покрывале, словно на жертвеннике, покоились три предмета.
Низкий сводчатый потолок, каменный пол. И – свет. Несколько лампадок горели перед нишей, затянутой темно-бордовой парчой. На парче лежали Три Предмета. Не золото и не самоцветы, перед которыми преклонялся язычник Владимир. Нечто иное. Непостижимое.
Штурвал Времени. Колокол Ветра. Якорь Воды.
Они не были просто изделиями мастеровых. Их облик говорил: они древнее этого храма, древнее самого города. Божественное и чуждое – оба эти начала сплелись в них.
Феофил не молчал:
– Сии не просто реликвии, княже, – голос его звучал как звон древнего колокола. – А Дар Византии новой Сестре во Христе – Святой Руси. Созданы они в века гонений, когда истина укрывалась в подземных скитах, а мудрецы плели знания в тайных братствах. Сила их – в Удержании. Удержании Веры от ересей, Земли от врагов, Стихий от Хаоса.
Он подошел к Штурвалу и положил ладонь на древесину.
– Хранила их Царьградская Церковь, но духом прозрели мы: истинное их место – с тобой, крестителем народа нового, на Севере. Неси их не как трофей, но как благословение. Щит для грядущего Царства Православия.
Владимир подошел. Он коснулся Штурвала – и сердце его будто нырнуло в водоворот видений. Он увидел корабли, несущиеся сквозь тьму и свет, услышал крики сражений и молитвы в бурю. Древесина была теплой, как ладонь отца, медь – прохладной, как меч на заре. Внезапно в голове раздался зов – не голос, но ощущение: Время – не река, но штурвал, и держать его должен достойный.
Он отпрянул, вдохнув резко.
– Что ты сделал со мной? – выдохнул он.
– Я – лишь проводник. Это артефакты древней воли, княже. Они не служат человеку – но избирают. Их нести может не всякий.
