Его звали Ниф. Маленький демон – если мерить ростом, зубами и общим запасом претензий на мироздание. Он выглядел как перекочевавший со свалки кружок любителей острого соуса: кожа цвета выцветшего угля, два ржавых рога, растущих в разные стороны, и взгляд, в котором смешивались уставшая ирония и вечный вопрос
«когда уже обед?». Служба, в которой он работал, имела название, звучавшее как приговор: Служба Противности замка Костяного Кургана. Их задача – делать демонию менее приятной.
Замок из черепов не был метафорой. Это было настолько буквальное место, что туристы (если демонический экотуризм когда-нибудь появится) поставили бы ему пять звёзд и довольные комментарии: «Атмосфера —10/10, запах – отдельное искусство». Стены – черепа. Полы – мозговые пластины, под которыми гудела старая печь неотложной кары. Башни колючие, как корона из клыков. На крыльце стояли стражи с улыбками, способными испортить любое застолье. Воздух пах серой и сгоревшими обещаниями, а за окнами текли реки лавы, будто кто-то забыл научиться экономить на отоплении.
Ниф занимал мелкую, но настырную должность. Он переносил мешки с возмущёнными душами от приёмного гортана к сортировочной решётке; отчищал таблички с клеймом «ПЛАН НАВСЕГДА» от пыли; отвечал на жалобы существ, которых только что уволили с должности кошмаров за излишнюю креативность. Представьте почтовую работу, только каждый конверт пытается укусить.
– Ниф! – громовой мясистый колокол с глазами, который на службе называли бригадиром, прокричал сверху.
– Ты опять перепутал мешки! Этот – для отделения «Палка-Из-Вязкости», а не для «Бюро Сонного Дискомфорта»!
Ниф оглянулся. Два мешка перед ним выглядели одинаково виновато: лепреконские этикетки, рукописные пометки, следы от когтей. Они оба воняли одинаково – как старые обиды и вчерашний обед. Ниф вздохнул и стал нащупывать нужный ярлык.
– Послушай, – пробормотал он бригадиру, – они оба выглядят так, будто их авторство – кто-то с издательским контрактом. Может, им нужен редактор, а не распределение?
Бригадир почесал за ухом (там у него была вонючая пружина), посмотрел на Нифа с видом человека, который уверен, что тот лишил его вчерашнего сна.
– Ниф, – сказал он, – мы не читаем их как романы. Мы отправляем. Если начнёшь размышлять о литературе, нас всех поставят на вечную очередь по объяснению, почему у привратника выросла нежная склонность к поэзии.
В замке было много правил. Одно из главных: мечтать можно только в промежутках между сменами. Другого правила не было – потому что в демонической бюрократии уже существовало правило о правилах, занимающее пятнадцать страниц и напечатанное на коже умертвевшего чиновника. Ниф научился мечтать тихо.
Он мечтал о двух вещах. Во-первых, о зелёной, не-горячей траве, которая шевелится от ветра, а не от случайных порывов бесовского отопления. Во-вторых, о бегстве. Не драматическом – без громкого размаха крыльев или портальных скрежетов. Просто выйти на поверхность, вдохнуть воздух, где не скрипят колёса карусели наказаний, и знать, что отпечатки не положат в музей «Живые Дребезги».
– Эй, Ниф, – шепнул рядом со стойкой Шпилек, товарищ по смене; вместо зубов у него были пружины, которые клацали, когда он смеялся. – Слышал слухи? Говорят, в этом месяце проверка по переносам. Большая. Целая комиссия. Слово «комиссия» в их краях звучало как звон предательских ключей. Это означало бумажные грядущие и воспоминания, которые следовало исключить. Но Шпилек хмыкнул:
– Комиссии – это шанс, Ниф. Они будут проверять пропускную способность порталов, списки, анкеты…
Всякая бумага, которая сотрясает чиновничьи души. Комиссия – люди примерно такие же внимательные, как привратники после третьего ритуального обеда. Всегда есть щель.
