Глава первая: Мьёль
В храме стоит оглушительный аромат
можжевельника: послушницы бросают в жаровни веточки, перевязанные
голубыми и белыми лентами, просят богов Севера благословить мой
брак детьми и любовью, желают много лет жизни мне и моему будущему
мужу. Пропади он пропадом.
Жрец тянет ко мне руки, трясется и
хватает мои пальцы в тиски своих потных, мягких, как тесто,
ладоней. Он боится - и вонь его страха перебивать аромат
можжевельника. Ненавижу его. Этот старый боров дважды приказал моей
набожной матери высечь меня за то, что я в день скорби съела горсть
малины, и трижды по его науськиванию она держала меня на хлебе и
воде, заставляла наизусть заучивать священные писания. Жаль, что
его не сожгли вместе с остальными, жаль, что убийца пощадил
недостойного.
— Я слышала, он сын Нэтрезского
императора, - шепчется за моей спиной дочка какого-то местного
ярла. Одного из тех перебежчиков, что присягнули на верность
узурпатору лишь бы сохранить свои жалкие жизни.
— Дура ты, - отвечает ей та, чей
голос мне знаком. Офа, дочка тощего Джеана, у которого гнилые зубы,
десяток девок для траханья и громкая слава труса. - Император
слишком молод, чтобы у него был такой взрослый сын.
— У императора рогатая жена, - первая
громко сплевывает себе под ноги, словно боится, что теперь рога
отрастут и у нее. - И у этого... тоже рога.
— Это шлемтакой, я видела, - хвалится
Офа. - Вчера, своими глазами, когда отец на верность присягал.
— А правда, что он смерть, какой
страшный?
— Вот ты дура! Хорошенький. Я бы
такому дала хоть на колючей соломе.
— Он же... мертвый. – В голосе
девчонки слышится ужас.
— И что с того? У моего живого Рида
глаза белёсые, как у рыбы, и изо рта воняет. А у этого зубы белые,
ровные, как тот жемчуг.
«У жеребца моего тоже - дай и ему», -
мысленно отвечаю я.
Хочется повернуться к ним, сказать
что-то едкое, но я молча жду у алтаря своей участи.
Я –коронованная смертью Белая
королева разрушенного государства.
И когда все голоса разом стихают, я
понимаю, что пришел мой палач. Не оглядываюсь, безмолвно, одними
губам шепчу молитвы богам-защитникам Северных земель: Суровая мать,
дай мне сил с честью выдержать все испытания; Отец Северный ветер,
дай мудрости; тетка Лютая стужа, выстуди из моего сердца всю
теплоту, сделай твердой, как ледяные зубы в северных просторах.
Шаг, еще шаг.
Мне холодно, ледяной страх проникает
под тонкую ткань подвенечного платья, вгрызается в самую душу. А
ведь я дочь северных королей, что правили здесь со времен
сотворения мира. Но рядом с этим убийцей мне невыносимо холодно. И
невозможно страшно – хоть прыгай в ледяные воды Грида следом за
отцом.
Но… поздно.
Я не смогла, как он. Я ослаблена
жаждой жизни, стыжусь желания еще немного оттянуть время своего
смертного часа, украсть у Костлявой еще хоть день жизни.
Новый Король Севера становится рядом,
забирает мою руку из толстых трясущихся ладоней жреца. Хочу
посмотреть на него – и не могу. Умираю от страха. Сил едва хватает,
чтобы не гнуть спину и вслед за жрецом повторять слова брачной
клятвы: по ту сторону двери жизни и по эту – быть вместе, в самой
темной печали и в самой светлой радости – быть вместе, в нищете и в
богатстве – быть вместе.
Моим пальцам в его ладони… уютно. Он
носит черные перчатки из бобровых шкурок, но даже сквозь них я вижу
фиолетовый туман древнего, как мир, колдовства мейритов. Говорят,
он плоть от плоти самой смерти, говорят, он искупался в крови
младенцев, говорят, он убивает одним лишь взглядом.
Толстяк заканчивает обряд. Церемония
коротка до неприличия, но мне радостно и легко от того, что все,
наконец, позади.
Осталось последнее – поцелуй.
Я замираю, когда он поднимает с моего
лица расшитую вуаль, уговариваю себя не закрывать глаза, но жмурюсь
так сильно, что веки наполняет боль.
