Белый лис и снежная роза

Мне было шесть, когда моя жизнь изменилась навсегда. Помню, как светлое утро вдруг стало тяжелым, будто небо рухнуло на землю, и снег, такой белый и чистый, пропитался кровью. До войны наша семья жила спокойно. Обычная крестьянская жизнь, где дни начинались с рассвета и заканчивались с закатом, полные работы, но в ней всегда находилось место для тепла, смеха и любви.

Мы жили на окраине, у самого леса, где отец иногда охотился, а мама собирала травы. Наш дом был маленький, но уютный. Я любила сидеть у очага, смотреть, как мама готовит ужин, а папа что-то чинит или рассказывает истории о далёких землях. Я помню их смех, их голоса, и… запах. Мамины руки всегда пахли лавровым листом, а от папы веяло дымком от костра.

Но все это унеслось в одно мгновение.

Тот день я запомнила до мельчайших деталей. Утром мама надела на меня тёплый шарф, заверила, что ничего страшного не случится, и отправила играть в сарай. Слышались крики соседей — что-то обсуждали, наверное, снова слухи о нападениях. Я тогда не понимала, что эти слухи уже стали реальностью.

Позже я услышала шум — топот, лай, вопли. Всё будто бы смешалось в единый ужасный гул. Я выглянула в щель между досками сарая и увидела их — огромных, белоснежных и рыжих зверей, чьи глаза горели ярче, чем солнце. Оборотни. Они ворвались в нашу деревню с такой яростью, что казалось, даже земля трясётся от их шагов.

Я видела, как папа схватил вилы и побежал защищать маму и меня. Как мама прикрыла лицо руками, крича что-то мне, но я уже не слышала её слов. Один из оборотней, белый, с окровавленными клыками, прыгнул на папу. Я зажмурилась, чтобы не видеть, что случилось дальше, но их крики ещё долго звенели у меня в ушах.

Я спряталась в углу сарая, дрожа от страха, обняв старого петуха, который почему-то сидел со мной тихо, словно понимал, что любой шум может нас выдать. Они искали меня. Я слышала, как один из них подошёл к сараю, как его когти скребли по доскам. Но запах животных, запах навоза и сена сбил мой собственный. Они ушли.

После этого всё было как в тумане. Деревня горела. Звери исчезли так же внезапно, как и появились, а я, босая, выбежала из сарая и наткнулась на трупы. Соседи, родители, даже дети — все лежали в крови. Меня нашла тётя. Она приехала на телеге с дядей, собирая выживших. Мы ехали через развалины деревни, и в голове у меня стучал один вопрос: почему я осталась жива?

Но тогда меня ещё ждало осознание, что спасение не всегда означает облегчение.

Тётя взяла меня к себе не по доброте душевной, а скорее из чувства долга. В её доме я с самого начала чувствовала себя чужой. Уже в восемь лет я начала работать: таскать воду из колодца, чистить курятник, готовить еду. Всё это было моими обязанностями, а не помощью по дому. Если я уставала или не справлялась, меня ждали упрёки, а иногда и ремень.

Дядя никогда не вмешивался. Его глаза говорили: «Это не моё дело». А дети тёти — мои двоюродные брат и сестра — только издевались. Они называли меня «оборванкой», «сиротой». Иногда запирали в амбаре, смеясь, что я боюсь темноты.

Я часто лежала ночами, сжимая в руках маленький крестик, который успела взять с собой из родного дома. Он был единственной памятью о родителях. Я молилась о том, чтобы всё это оказалось сном. Но наутро я снова просыпалась и слышала голос тёти, зовущей меня выгонять скот или мыть полы.

Я научилась терпеть. Научилась прятать слёзы. Но сердце моё стало холодным, как зимний ветер. Иногда мне казалось, что я сама превращаюсь в снежную глыбу, которую никогда не согреть.

Однако, несмотря на все трудности, где-то глубоко внутри меня оставалась крошечная искра. Надежда. Что однажды это всё закончится, и я смогу снова почувствовать себя живой.