Крокодилу отрезало голову где-то на шоссе, а я даже не знал, где именно. Говорят, грузовик переехал, но подробностей нет. Крови, наверно, было много. Не уверен, правда, есть ли вообще у крокодилов кровь. Хотя их вроде называют холоднокровными, – значит, есть, просто холодная.
Моя начальница Инесса вызвала меня и сказала: «Необходимо узнать, как умер крокодил». Ага, конечно, так и побежал, подумал я. Но вслух ответил: «Хорошо, узнаю».
Сразу оговорюсь: если вы, как и я когда-то, уверены, что репортерская работа полна романтики в духе молодого Хемингуэя, то вынужден вас огорчить. Пять дней в неделю отсиживаешь задницу в опенспейсе среди других бедолаг с грошовой зарплатой, целыми днями разгребаешь пресс-релизы и постоянно базаришь по телефону – вот и вся твоя работа. Никуда не ездишь, разве что на брифинги, а это еще скучнее, чем пресс-релизы. Все, что ты видишь каждый день, – твой стол и уставшие лица вокруг.
Мой, например, стол: компьютер, два допотопных монитора, клавиатура, чашка, которую я принес из дома, пакетики (кладу их в чашку и заливаю едва теплой водой из кулера), диктофон. Чашку приходится постоянно мыть в общем туалете, и мне в последнее время мерещится, что от нее воняет говном. Пить из нее неприятно, но альтернативы я не вижу. Еще на столе, конечно, лежит блокнот, куда я все записываю. Если не записывать, быстро сойдешь с ума. Переизбыток информации – это не шутки.
Слева от меня сидит Вика, второкурсница с журфака. Она постоянно ходит в обтягивающих платьях, и могу сказать, что у нее отличная задница – которую она, впрочем, рискует потерять, если будет и дальше просиживать в офисе по девять часов в сутки. Вике нравится быть репортеркой. Она тут, кстати, единственная улыбается. Думаю, она гордится тем, что работает, пока ее однокурсники берут деньги у родителей. К тому же она любит говорить по телефону. «Здравствуйте, вас беспокоит Виктория из информационного агентства, могу задать вам пару вопросов?» С ее точки зрения, звучит. У меня эти слова во рту застревают. Ненавижу говорить по телефону, хуже пытки не придумаешь. Страшнее всего гудки. Эти суки, которым мне приходится звонить, всегда медленно подходят к телефону. И, пока в трубке гудки, у меня дико колотится сердце. Так что, когда трубку поднимают, я себя уже довел до предела. Задыхаясь, блеющим голосом я представляюсь, и от этого я сам себе противен. А я не люблю быть себе противен.
Они еще, как назло, всегда плохо слышат. «Что? Что вы говорите? Алло! Вы можете говорить четче?» Да иди ты нахуй, уебок, хочется сказать мне. Иди ты нахуй со своим министерством, гектарами земли и тоннами пшеницы, из-за которых я тебе звоню. Но я этого, конечно, не говорю.
Я работаю в отделе «Общество» и пишу новости о том, что происходит в области. А в ней ничего не происходит. Вот я и переписываю пресс-релизы о том, сколько человек переселили из аварийного жилья (свыше десяти тысяч), сколько приняло участие в акции «Ночь в музее» (более пятидесяти тысяч), сколько новых автобусов вышло на маршруты с начала года (свыше восьмисот), какое место мы заняли по самому низкому уровню безработицы в стране (третье) и так далее. Если пресс-релизов нет или в них недостаточно информации, приходится звонить. Я этого избегаю всеми силами.
Раньше я пытался привносить в свою работу хоть что-нибудь интересное, но у Инессы, кажется, отсутствует область мозга, отвечающая за креативность. Однажды мне попался релиз, в котором речь шла о слепом массажисте. Ничем особым он не был примечателен, просто круто делал массаж и выиграл в каком-то конкурсе. Но мне в кои-то веки попалась история, в которой было что-то кроме цифр. Я пошел к Инессе и предложил ей написать это. «Зачем?» – спросил она. «Не знаю, – ответил я. – Очень человеческая история». Инесса еще раз пробежалась глазами по тексту и сказала: «Он победил только в одной номинации». Я пробовал настаивать, сказал, что он все-таки слепой, это необычно. «Зачем ты тратишь время? – сказала Инесса. – Мы международное агентство».
