– Николай Иванович! Я тебе тут новогодний подарок принес, веришь нет? – мой адвокат и лучший друг ещё с детдома Ванька Сусаев плюхнул на стол папку с документами.
– Неужто подписала? Дожал-таки, Сусанин!
Мы оба рассмеялась. Год бодались с Натахой. Все хотела побольше оттяпать от бизнеса, к которому не то что руку – носа не приложила.
– Это надо обмыть! – я поднялся с кресла, достал из сейфа бутылку коллекционного и разлил на два рокса. – Что там? – я кивнул на документы. – Может мне валокордин лучше, а не это вот?
– Обижаешь, – Сусанин опрокинул в себя вискарь и поморщился, фыркнув, как дворовый бобик. – По высшему разряду.
– И как тебе удалось? – Ванька разом посерел лицом, а у меня аж под лопаткой закололо от дурного предчувствия.
– Так я это…– Сусанин замялся, глаза забегали.
Я отодвинул стакан и навис над столом:
– Не юли, Иван! Говори как есть.
– Так ведь я… фотографии те…
Развод с Натахой вышел из-за с измены.
Эта дура прям в нашей же гостиной, пока я в командировке был. Да ещё и с собственным водителем! Мы с Ванькой тогда вместе приехали, прямо с самолёта. Я его на ужин позвал по старой памяти, вдвоем, как в детдоме одну горбушку по голодухе в чулане делили. Захожу значит, а тут кино!
Как нутро прострелили, ей Богу.
А Ванька не будь дурак, достал смарт и давай фоткать!
Я ему тогда настрого велел удалить, а он вот! Адвокатишка чертов.
– Сусанин! – обойдя стол, схватил друга за грудки. – Я тебе что велел? Удалить на хрен! Я твоими стараниями ниже плинтуса упал в своих же, твою мать, глазах!
– Да спокойно ты, Морозов. Я ж пригрозил только. Ну показал паре нужных людей. В прессу не пойдет, Богом клянусь.
Я отпустил лацканы дорогого Ванькиного пиджака, махнул рукой.
– Дурак ты, Ваня. А вроде умный образованный человек…
Он снова фыркнул. Никогда не был обидчивым. Щуплый, но лобастый, с добрым взглядом. Я его вечно защищал, вписывался за него, как за брата, которого не имел. И даже посмеивался, что из такого добряка стервятника адвоката не выйдет. А он вон что! Ума палата. Бошковитый, хоть и соплей перешибить.
– Коль, да я тебе точно…
Договорить Сусанин не успел, в двери без стука (ошалела вконец) влетела Маринка, моя секретарша. Глаза по пять копеек, лицо белее белого, как в рекламе Тайда.
– Николай Иванович, у нас Дед Мороз помер! Что делать-то?
– В каком смысле помер?! – я резко переключился на Маринку, продолжая держать в поле зрения Сусанина.
Старая привычка всегда быть начеку и мгновенно реагировать на раздражители или опасности. В нашем “детдоме номер 4” только так и можно было выжить. Иначе забили б до смерти.
Помню, когда только попал туда пятилеткой, ох как меня отмутузили ребята постарше, когда отказался свою порцию каши отдать. Две недели в больнице курортничал после их гостеприимства. Зато быстро смекнул, какие тут порядки. А то ж я домашний был, обласканный. Пока мать с отцом в аварию не попали и не разбились аккурат вот под Новый год. Дядька мой сразу отцовский дом отжал, а опекунство ему было не по чести. Своих трое. Вот меня и сплавили, считай, без суда и следствия.
– Ну так это… говорят, перепил. Он уже приехал к нам весь косой, как заяц. Начал, значит, в переговорке готовиться. Костюм, все дела, – Маринка тараторила как на суде. Как будто я ее в убийстве того Мороза обвинял. – Ну и вот. Слышу грохот! Я туда бегом. А он того, лежит. Я сразу его водой. А он не дышит как будто. Ну я скорую. Приехали, говорят, приступ. Сердце отказало у мужика.
– Это все от большой любви к детям и Рождеству! – гыкнул Сусанин. Как у многих детдомовских юмор у него был чернушный, а эмпатия где-то в жопе. Я зыркнул на него и строго буркнул:
– От большой любви к стакану это! А дети ещё никого до инфаркта не довели.
