Женя.
Смотрю на снимок собственных лёгких. Чёткие контуры узлов и тень, которая в одну секунду перевернула мою жизнь.
Страх и паника выжигают меня изнутри.
– Ну, Алин, и что ты думаешь?
Алина, моя подруга и по совместительству онколог в краевом центре, молчит. Губы её сжаты в суровую и ровную линию. Она смотрит на меня долго, пристально, словно подбирает слова, тщательно взвешивая их в своей голове.
Но в её взгляде нет надежды.
Я читаю в них свой вердикт.
– Жень, ты и сама всё понимаешь, – отворачивается. – Результаты гистологии однозначны. Да и снимки…
Мир будто рушится вокруг меня. Складывается, как карточный домик.
– Это… Это онкология? – Спрашиваю, хотя ответ уже знаю.
– Да.
Желудок сжимается в спазме, совершая экстремальный кульбит.
Всё, чего я так хотела – дом, дети, счастливая жизнь с Богданом – теперь кажется недосягаемым. Оно медленно превращается в мечту, которую мне не суждено воплотить.
Мне всего тридцать три.
Еще пару недель назад я думала, что жизнь только началась.
А теперь…
Теперь она неумолимо движется к логическому завершению.
Что я чувствую?
Не знаю… Ничего. Пустоту.
Тотальную, всепоглощающую пустоту.
Алина обходит стол и обнимает меня своими худыми тёплыми руками. Кладёт подбородок на моё плечо.
– Родная, готовься-ка ты к химии. Чем быстрее начнём, тем лучше. И Богдана своего морально готовь, – тихо-тихо говорит она, покачиваясь вместе со мной из стороны в сторону.
– Богдана?
– Мужчины такое тяжело переживают. Они когда чувствуют себя беспомощными, начинают всякую хтонь вытворять.
Да, он может.
Он заботливый очень, чуткий, эмпатичный.
И хоть он ворчит вечно, что его мягкость мешает ему стать лучшим нейрохирургом, я знаю, что именно это и сделает его в итоге самым замечательным врачом.
– Ладно, я ему… Я скажу. Ты только не распространяйся сама, ладно?
– Не буду.
Я специально не в своей больнице диагностику проходила.
Решила избавить себя от сплетен и перешёптываний. Потому что там обязательно докрутят, переврут и накинут мне за спиной ещё диагнозов сверху.
Я ведь узнала совершенно случайно. Решила сделать полную проверку организма. Была уверена, что со мной всё хорошо.
Проверилась на свою голову…
И я, положа руку на сердце, не знаю, что лучше – знать и жить в этом стрессе, или пребывать до поры до времени в счастливом неведении.
Как врач я, конечно, за первый вариант.
А вот как человек…
Мне по-человечески страшно. До жути. До одури.
– Алин, а шансы?..
– Хорошие шансы, не дрейфь, – улыбается подруга. – Повоюем. Прогноз неплохой, вовремя обнаружили. Но это дело такое, знаешь… Главное – твой настрой. Держи хвост пистолетом.
Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но ничего не выходит. Вместо этого губы нервно вздрагивают и растягиваются в зловещей кривой ухмылке.
– Я поняла… Ладно. Спасибо.
– Давай, родная моя. Я рядом. Запишу тебя на понедельник к нашему пульмонологу. Сходишь к нему, пускай тоже глянет. И постарайся не нервничать сейчас, это лишь усугубит состояние.
Подхватываю своё пальто со спинки стула.
Выхожу из кабинета.
В голове туман и вата.
Я в таком неадеквате, что даже не помню, как добралась до машины.
Сажусь за руль. Холодная оплётка неприятно жжёт подрагивающие пальцы.
Сжимаю их крепче.
Вдыхаю в себя воздух, пытаясь осознать то, что внутри меня сидит теперь какая-то гадость, медленно меня убивая.
Еду домой.
Улицы, ярко освещенные фонарями, кажутся теперь враждебными. Их свет – ядовитым.
Город живёт своей жизнью – машины гудят, люди спешат по делам, толпятся на остановке в ожидании автобуса. Мамы гуляют с малышами. Мир шумит, пульсирует. У всех свои заботы. У всех – будущее.
А у меня теперь… Опухоль.
Как сказать об этом Богдану?
Это наверняка разобьет ему сердце.
