Лина, тогда
– Линка, а ты часом не беременна? – спрашивает Натка, когда мы заваливаемся в крохотную гримёрку на обеденный перерыв, и выразительно косится на ломтик солёного огурца, зажатый в моей руке. – Ты же их терпеть не можешь.
– Не мели чушь, Афанасьева. Сплюнь!
Отмахнувшись от нелепого предположения, я нетерпеливо вытаскиваю из пакета горячую еду и так же торопливо набрасываюсь на фастфуд, ведь нам нужно вернуться на сцену через каких-то пятнадцать минут.
Сегодня вечером в клубе, где мы с подругой подрабатываем на подтанцовке, состоится премьера нового шоу, и управляющая гоняет нас с самого утра. Кричит, что все мы бездарности, и безбожно придирается к связкам, как будто не она сама их ставила.
Так что к двум часам с нас сходит все семь потов, а желудок скручивается в узел. Поэтому сейчас я готова съесть и слона, и двойной гамбургер, и даже Наташкину порцию картошки фри, и присутствие огурца меня никак не смущает – так проголодалась.
Ноги предательски дрожат после нагрузки, да и с выносливостью последние несколько дней какая-то беда. Но я списываю истощение ресурса на то, что вторую неделю сплю по три-четыре часа в сутки и разрываюсь между универом и работой.
С понедельника по четверг обслуживаю клиентов и вытираю за ними столы в придорожной кафешке, а в пятницу и субботу собираю сальные взгляды подвыпивших парней здесь – в «Анхе».
– Афанасьева! Ланская! Сколько можно жрать?! Почему вы до сих пор не на сцене?!
Хриплый прокуренный голос нашей мегеры, Архангельской Инги Константиновны, вырывает меня из омута мыслей о нищете, из которой я никак не могу выкарабкаться, и буквально подбрасывает вверх. Вынуждая уничтожать улики – пустые стаканчики из-под кока-колы, коробки от бургеров и упаковки от сырного соуса.
Ведь если Архангельская увидит, чем мы с Наткой набиваем животы, обязательно открутит нам головы.
– Уже летим, Инга Константиновна!
Кричу я в приоткрытую дверь и первой выметаюсь из каморки, взмывая по лестнице на небольшой деревянный помост, чтобы занять свое место – крайнее справа в первой линии.
А дальше всё идет по накатанной. Прогон за прогоном. Пот градом. Тремор в немеющих мышцах. И усиленные микрофоном звучные оскорбления.
– Неуклюжие коровы! Жирные клячи! Выше ногу, Афанасьева! Выше! Ланская, сделай нормальный прогиб в спине! И улыбки! Где, мать вашу, улыбки?! От ваших постных физиономий все посетители разбегутся!
После жестокого марафона в гримёрку мы вползаем едва ли бодрее поднятых из могилы зомби. Хватаем полотенца и выстраиваемся друг за другом в коридоре, ведь душевых кабинок всего две. Только вот я не дожидаюсь своей очереди. Чьи-то чересчур сладкие тяжёлые духи щекочут ноздри, оседают липким слоем на нёбе и вынуждают меня бежать в сторону туалета.
Секунда. Другая. Третья.
Я падаю на колени перед унитазом и едва не вскрикиваю от болезненного рвотного спазма, прощаясь с содержимым желудка. Рвёт меня долго и сильно – так, что конечности начинают каменеть, а перед глазами темнеет.
Теряю счет времени. И продолжаю сидеть на холодном кафеле, вяло отмахиваясь от пытающихся меня поднять рук.
– Беременна всё-таки.
Сокрушенно роняет знакомый голос. Продирается ко мне сквозь затуманенное сознание. И раскалывает надвое мою жалкую Вселенную.
– Н-н-не может быть…
Хриплю так, будто надорвала связки к чертям. Медленно выпрямляюсь. И словно в анабиозе бреду к раковине, чтобы открыть воду и сунуть под ледяные струи гудящую голову.
– Когда у тебя месячные были в последний раз? – режет меня без ножа Натка, и я принимаюсь лихорадочно отщёлкивать дни.
– Восьмого, нет, пятого числа прошлого месяца, – крупные холодные капли стекают по моим щекам, а я всё никак не могу поверить в подобный исход. – Да как так-то? Мы же всего раз без защиты…
