Развод не начинается в суде. Он начинается в тишине, в которой двое вдруг перестают быть «мы», – и в том, как ты впервые слышишь собственное имя отдельно от чужой фамилии.
У меня это случилось вечером, когда я увидела белую рубашку на другой женщине и чёрную дыру вместо объяснений. Дверь хлопнула – и всё. Никакого скандала, никакой оперы. Только пустота, в которую ты сам додумываешь арии.
Потом была физика. Коробки. Пузырчатая плёнка, скотч в руках, три кружки «оставить», две – «выкинуть», и соседка, которая шепчет в лифте «держитесь, милая» так, будто ты действительно потеряла что-то важное. Был нотариус с лицом человека, который каждый день занимается разводами и ему уже это наскучило. Был суд – маленький кабинет, коллекция кактусов на подоконнике, чужие серые папки и холодные формулировки: «расторгнуть», «имущество», «срок». Моя рука не дрожала, когда я ставила подпись; дрожал голос, когда секретарь сказала: «Крылова?» и я поняла, что у меня от этой фамилии сводит желудок.
Говорят, боль уходит слоями. Сначала – гнев, потом – торг, потом – принятие. Чушь. Сначала уходит сон. Я перестала спать на спине, потому что потолок был похож на белый экран, на который мозг пытался снова и снова вывести ту сцену. Перестала есть хлеб разогретый в тостере – он пах общим кухонным утром, а мне хотелось, чтобы всё пахло «моим». Вечно открытый браузер: «как отключить воспоминания», «как не писать бывшему». Я не писала. Я умею уходить: резким, быстрым движением, с закрытым ртом.
Дальше началась арифметика. Табличка «доходы/расходы» первым делом, потому что слёзы не оплачивают аренду. Я достала свои старые блокноты с эскизами – те самые, в которых ещё до брака рисовала чужие свадьбы и придумывала палитры для людей, которых не знала. Села, развернула и впервые сказала себе вслух: «Я могу». Не «мы с Глебом», не «меня порекомендуют», не «у нас общие подрядчики». Я.
Смешно, но именно в тот момент я почувствовала, как меня реально зовут: Ева. Без прицепа уже чужой фамилии, без запятых.
Я оформила ИП на дрожащих ногах. Села разбираться в сметах – не как «творческая, легкая девушка», а как женщина, у которой на телефоне горит уведомление «аренда». Я снова училась разговаривать с поставщиками так, чтобы не давили, с администраторами площадок так, чтобы не «брали на чай», с техниками – на их языке киловаттов и фаз. Купила первую партию шпилек и гелей, первый собственный фоновый свет, первый дурацкий степлер, который не хотел пробивать плотную бумагу. Сделала сайт на коленке – белый фон, честные фото, никаких «историй любви» в сиропе.
Первые клиенты пришли из социальной сети. Девочка с веснушками, которая написала: «Мне страшно выходить замуж, потому что все вокруг предлагают сделать как в рекламе, а хочу как дома». Мы сделали ей «как дома»: простыня-скатерть из льна, персиковый румянец, два украшенных бокала и мама, которая плакала в кухне. Потом пришла пара «мы очень заняты, но хотим по-настоящему» – им я написала тайминг с шагом в пять минут и научила дышать между «фотограф приехал» и «клятвы». Потихоньку мои вечера снова стали пахнуть кофе, а не желчью.
С фамилией было хуже. Меня официально звали «Крылова», и каждый раз, когда это слово звучало – в банке, в налоговой, в заявке на площадку, – меня физически подташнивало. Тело помнит людей лучше головы. «Крылова?» – «Да», – и где-то под рёбрами скручивалось. Я могу сколько угодно говорить, что фамилии – просто вывески, но это ложь.
Я хотела вернуть девичью. Уже заполнила заявление. Потом упёрлась в реальность: часть договоров шла на «Крылову», сайт раскручивался на этой фамилии, счета открыты, печати заказаны. Я посмотрела на календарь и выбрала компромисс, который десять лет назад сочла бы предательством: оставить фамилию и лишить её власти. Сделать «Крылову» – не про него, а про меня. Пусть это будет просто слово в шапке договора, а не клин в моей груди. Я решила, что в моей студии «Крылова» – это не «чья-то жена», а я.
