Она бежала из последних сил. Босые, разбитые в кровь ступни то и
дело спотыкались о выступающие корни и камни. Остатки полотнища
разорванной в клочья сорочки цеплялось за низкие ветки редкого
кустарника. Из лифа, разодранного палачом, выглядывала белая,
перепачканная кровью грудь с набухшими сосками.
В голове стоял гул от бьющего в виски пульса. Сердце бешено
стучало, пытаясь вырваться наружу из тесной ловушки грудины.
Пересохшее горло страшно саднило. Но даже крик не мог вырваться из
растрескавшихся от жажды губ, только хрип и еле слышный шёпот:
– За что, Ричард, за что?
Собачий лай приближался; она чувствовала смрадное дыхание,
вырывающееся из разгорячённых глоток лохматых преследователей. Ещё
немного – и они нагонят её, довершат то, что не успел сделать
палач. Может сдаться, упасть и принять смерть от острых клыков,
позволить разодрать плоть на сотни кусков?
Если бы она была одна… но воспоминания о стуке сердца и
шевеление под прижатыми к животу ладонями гнали дальше, заставляли
искать спасение в глубине зеленеющего леса.
Где-то сейчас плачет рождённый два дня назад ребёнок – её малыш,
– и она должна жить, чтоб найти и спасти его.
Она наконец-то достигла первых деревьев, слабая надежда
шевельнулась в душе: даст Бог, псы не рванут за ней в лес, вдруг,
им отдадут приказ возвращаться назад…
Может быть, Всевышний всё-таки вспомнит о ней, возможно, он
пожалеет зачатое в любовном грехе дитя и не позволит лишить его
матери…
Но видно Бог в тот вечер закрыл глаза на то, что происходило в
графстве…
Горячая жгучая боль резанула ногу: собачья пасть сомкнулась, с
хрустом ломая тонкую кость лодыжки.
«Ну, вот и всё… прости, малыш».
Несчастная согнулась, по привычке обхватив руками живот, и
рухнула наземь, удерживаемая зубами крупного мастифа. Она закрыла
глаза и приготовилась к смерти.
Вдруг пёс разжал пасть, выпуская перекушенную ногу и заскулил, в
страхе прижимаясь к земле. Жертва погони почувствовала, как чья-то
сильная рука схватила её поперёк талии. И в следующий миг беглянка
взмыла вверх, очутившись среди густой кроны дуба. Не открывая глаз,
она прошептала:
– Спасите, – но, услышав в ответ грозный рык, разомкнула веки,
встретившись взглядом с парой красных светящихся глаз.
– Спасу! – и острые, как лезвие, клыки вцепились в горло поверх
бьющейся голубой жилки, разрывая тонкую нежную кожу…
***
Изабель открыла глаза, не позволяя себе забыть то, что произошло
несколько лет назад. Каждый день, методично прокручивая в голове
события последнего месяца человеческой жизни. Она должна была
помнить их до мельчайших деталей: голоса пытающих её людей, лица
которых не могла видеть. Лица мучителей, чьи голоса так и не
услышала, запах… Нельзя позволить стереться начисто кусочку
человеческой памяти: не все ещё отомщены, не все заплатили по
счёту, выставленному ею в день пробуждения, первого пробуждения в
новой жизни...
– Снова мучаешь память? – Иза оглянулась на голос. Вампир
подкрался с подветренной стороны; он был настолько стремителен, что
она лишь в последний момент услышала шорох сухой листвы, примятой
тяжёлыми ногами. – Дались тебе эти воспоминания! Живи и наслаждайся
свежей кровью – она вкусна не только у врагов. – Дерик скинул с
плеча на землю не подающую признаков жизни бледную молоденькую
девушку.
«Агнесс! – промелькнуло в голове вампирши. Ещё одна оклеветавшая
её, на кресте присягнувшая перед представителем инквизиции, что
видела, как белошвейка колдует. Скоро тварь расстанется с этим
миром. – Больше лживый язык никого не приговорит к смерти!»
Изабелла приподняла голову обездвиженной пленницы и заглянула в
серые глаза, слегка потянув волосы на главе жертвы. Жизнь на
мгновение осветила смыслом пустой взгляд клеветницы. Она в ужасе
вращала белками глаз. Левая рука слегка дрогнула, но поднять её,
чтоб перекреститься, у Агнесс не хватало сил.
