Ника
Такси несёт их по ночному городу,
она прижимает к себе Светку так, будто от этого зависят их
жизни.
Он просто отпустил, дал сбежать.
Чего ради? Чтобы поиграться? Ника не знает, но обязательно
разберётся позже. Ведь у неё не выйдет забыть. На ней теперь висят
обязательства хлеще долга за невыплаченную ипотеку. А ведь недавно
думалось: куда уж хуже? Всегда есть куда. И, если вам
кажется, что всё паршиво, следует поразмыслить над этим ещё раз
прежде, чем заключать сомнительную сделку.
Она оборачивается к дочери,
перебирает тёмные кудряшки и едва сдерживает слёзы. Малышка слишком
спокойна для той, кто с полчаса назад увидел заражённого воплоти.
Не плачет, не жалуется. Смотрит лишь на собственные пальцы, теребя
подол лёгкого платьица. Нике от этого тошно. Не должен ребёнок
скрывать эмоции, не должен принимать произошедшее так легко.
Слишком легко для той, кто был на волосок от смерти.
Она не уточняла, зачем Дену нужна её
дочь, считала, что ей знать не нужно. Считала, так будет проще
забыть или забыться. Может, и было бы. Может… если б она не нанесла
ему ножевое прежде, чем скрыться за порогом апартаментов.
Чем обернется нарушение контракта?
Кто его знает. Но она не собирается ждать, когда голодный пёс
сцепит на её горле ощеренную пасть.
– Мам, а что это был за дядя? Он мне
не понравился, – наконец, выдаёт Светка, поднимая на неё голубые
глаза.
Ника не знает, что сказать. Потому
что продала собственного ребёнка монстру за месть, которая того
явно не стоила. Тогда ей казалось, что цена не может быть слишком
высока, что она отдаст всё что угодно (и даже больше), лишь бы
Смирнов оказался в преисподней, раз уж правосудие его не покарало.
Но легче не стало. Бездна в районе сердца не уменьшилась, не
перестала зудеть застарелым, но так и незажившим шрамом.
Почему материнский инстинкт не
сработал раньше? Например, когда она выводила уверенным почерком
свое имя под печатным текстом. Или, когда впервые подошла к
кроватке? Когда, чёрт возьми, всё пошло не так?
– Мамин знакомый, малыш. Мы его
больше не увидим, – отвечает она, уверенная в обратном. Он найдёт
их, не спустит с рук выходку.
Серебристая «KIA» останавливается у
серой пятиэтажки, Ника коротко благодарит водителя и выходит из
такси. Светка больше ничего не спрашивает, идёт позади послушно,
изредка зевая. Ника вспоминает, что дочь не ложилась этой ночью
спать.
Дверь открывается со второго
поворота ключа, но мама их не встречает. А ведь должна, ведь толком
она ей ничего не объяснила, уезжая около одиннадцати вечера.
Странным было и то, что Валентина, обыкновенно крайне дотошная до
деталей, не задала ни единого вопроса. Ника понимает это только
сейчас, когда, вероятно, уже поздно.
– Свет, подожди здесь, хорошо? –
просит она, сжимая ладошки девочки в своих. – Я сейчас всё соберу,
и мы поедем к тёте Марине в гости. Ладно? Ты же любишь тётю Марину,
– голос её дрожит от волнения. Её тошнит от мысли, что могло
произойти с мамой. Мамочка. Пусть она будет в порядке.
Только на этот раз. Пожалуйста.
Светка кивает и садится на табурет в
прихожей, разглядывая носки цветастых кед. Ника скоро оглядывает
мамину двушку: признаков взлома не видно, вещи на своих местах.
Скорее всего, мама ушла сама.
Она набирает её номер дрожащими
руками, что кажется, вот-вот телефон выпадет из трясущихся ладоней.
Не выпадает. На том конце провода идут короткие гудки, затем играет
знакомая мелодия. После раздаётся такой родной голос:
– Ника?
Она шумно выдыхает, едва
сдерживаясь, чтобы не зареветь прямо здесь, размазывая соль жидкую
по лицу. И ощущает, как тугой узел в кишках исчезает.
– Мама! Где ты? Я не могу объяснить,
но… мы должны уехать к Марине. Потом всё расскажу. Я должна тебя
забрать. Скажи адрес, мы заедем на такси, – частит она, хоть
дыхания едва ли хватает.