В клетке было сухо, тепло и сытно. Но это все равно была клетка.
В которой все мы сидели в ожидании своей участи. Словно пойманные в
силки звери на потеху хозяину, которому отныне и принадлежат права
на нашу жизнь.
Еда здесь была обильной, но совершенно безвкусной:
белково-витаминный концентрат, содержащий необходимые микроэлементы
и биологические добавки. Места для сна в меру удобными.
Пространства, чтобы размяться, не мешая другим, тоже хватало. Но
это ничего не меняло. Глаза все равно с тоской смотрели туда, за
серебристые прутья клетки, ограничивающие нашу свободу. Хотя… С
каждым прожитым в замкнутом пространстве днем острота чувств
притуплялась все сильней и сильней. Эмоции умирали. На смену им
приходила апатия.
Клеток здесь было много. Если подойти к передним прутьям, то в
ряду напротив я могла увидеть пять загонов, содержащих в себе
минимум по пять-семь женщин, принадлежащих к самым разным расам.
Итого в этом просторном и гулком помещении содержалось более
пятидесяти пленниц. Но даже несмотря на то, что никто не оставался
в одиночестве и изоляции, психика неизбежно ломалась у всех. Я
видела, как постепенно гасли глаза пленниц, напуганных своей
участью до такой степени, что кроме шороха и шагов наших
надсмотрщиков, других звуков в помещении не было. И когда
раздавались уверенные, тяжелые мужские шаги, все мы, будто смытые в
море приливной волной, невольно мгновенно вжимались в заднюю стенку
клеток. И ждали: кому не повезет сегодня? Кого заберут, чтобы
больше никогда не вернуть?
То, что мы сбивались в кучки в дальних углах клеток, нас не
спасало. Никогда. Надсмотрщики всегда приходили, четко зная, кто им
нужен. И вытаскивали несчастную жертву, даже если она забивалась за
спины товарок по несчастью или пряталась в туалет. И никогда, никто
не становился на их защиту. Самоубийц среди пленниц не было. Каждой
хотелось пожить еще хотя бы чуть-чуть. А те, кого забирали, назад
уже никогда не возвращались. Иногда, конечно, надсмотрщики
приходили, чтобы втолкнуть в ту или иную клетку очередную насмерть
перепуганную пленницу с остекленевшими от ужаса глазами. И тогда
остальные расслаблялись. В этот раз пронесло.
Сегодня мы тоже привычно дружно вжались в заднюю стенку клетки,
едва заслышали ненавистные шаги. Звук соприкосновения ботинок на
магнитных подошвах с металлическим полом не спутать ни с чем. Мы
дежурно замерли, съежившись, стараясь стать меньше и незаметнее. Но
потом…
— Ну вот! — набатом вдруг прогремел под сводами ангара
самодовольный и неприятный мужской голос. — Все, что сейчас есть!
Выбирай любую!
Слышать такое было страшно. Но и непривычно. Надсмотрщики обычно
делали свое черное дело молча. А сегодня…
Шаги медленно, но уверенно приближались. Самодовольный вдруг
предложил:
— Если хочешь, бери двух. Или трех. Хотя, признаться, я не
понимаю твоей логики: ты же можешь оставить себе после успешной
операции любую! — В самодовольном голосе слышалось то ли осторожное
любопытство, то ли какое-то опасение. — И я об этом даже не
узнаю…
— Эти уже прошли медицинский контроль, — хрипловато перебил
Самодовольного другой голос. Холодный и равнодушный. Мертвый. От
него по коже дыханием космоса пробежался озноб. Это существо
мужского пола явно было смертельно опасным.
— Логично! — несколько нервно хохотнул Самодовольный. — Вот
теперь я, пожалуй, понимаю, почему тебя считают самым удачливым
сукиным сыном, Шрам! Ты предвидишь даже те последствия, которые,
скорее всего, никогда не наступят.
Шаги медленно приближались, периодически затихая. Видимо,
мужчины задерживались у клеток, рассматривая их обитательниц.
Пленницы слегка расслабились, но все равно испуганно
переглядывались и не спешили отлипать от стен.
