На площадь, перед городской ратушей, надвинулась тень. Поднялся пронизывающий до костей ветер, принеся с собой холод. Толпящийся в округе народ зашевелился и принялся застёгивать сюртуки и глубже натягивать фетровые цилиндры. Голуби – вездесущие спутники человека, под дружный гвалт и хлопанье крыльев устремились прочь в сторону портовых складов. Птицы не терпели соперников в небе, потому всегда избегали встреч с воздушными судами. В частности, с трехсот тридцатиярдовым пассажирским дирижаблем класса «небесный тихоход», что сейчас подходил к причальной башне.
Судно подобных размеров сложно не разглядеть на фоне хмурого неба – два спаренных сигарообразных аэростата несли под брюхом гондолы, подвешенные на килевых фермах, а на тканевой оболочке, кожей натянутой поверх стального каркаса, под копотью от чадящих труб проглядывалась угловатая надпись – «Экберт ΙΙΙ».
Завидев силуэт приближающейся махины, беспризорная ребятня, праздно шатающаяся по центральной площади Ганибада, наперегонки бросилась к воздушному порту. Мальчишкам не терпелось рассмотреть чудо-машину поближе. И имелось почему!
В городе не осталось ни одного трактира, где бы в холодные вечера не обсуждались новости с последнего синода. По его результатам, судостроителям и судовладельцам настоятельно предписывалось устанавливать благословлённые урны третьего класса на каждом воздухоплавательном судне. С чем это связано, никто и не догадывался, а потому, при любом удобном случае всякий праздно живущий не упускал возможности напитаться хоть немного интересной сплетней.
Молодой человек в потёртом пальто и невысоком цилиндре, особняком стоящий у каморки сапожника, последовал за удаляющимися мальчишками. Шесть часов он провёл на улице в ожидании тихохода, а потому изрядно озяб и проголодался. Подходить к аэровокзалу раньше времени парень не решился – в памяти ещё свежи россказни о ветреном пустоумии, бушующем в юго-восточных графствах. Поговаривают, что человек, повреждённый сим недугом, лишался рассудка за два-три часа.
Десятки психиатрических клиник полнились пациентами всех возрастов и общественных статусов, а именитые мозгоправы, слетевшиеся со всего королевства, цинично оттачивали мастерство на умалишённых бедолагах.
Впрочем, то были лишь слухи, коими полнились все близлежащие забегаловки. Рассказать о том, что в действительности творилось в застенках лечебниц, по понятным причинам попросту было некому. Стоило несчастному проявить симптомы заболевания, от него тотчас же отказывались родственники и друзья. Оно и понятно – за время свирепствования пустоумия ещё ни один больной не излечился, а тянуть на себе лишний рот в такое время, мало кому хотелось. Даже вспышки дифтерии, отмечавшиеся на архипелагах, не вызывали подобного общественного резонанса – у таких больных имелся хоть какой-то шанс излечиться.
Духовная семинария, что состояла при Люцианской церкви, в этом плане недалеко ушла от злачных мест. Немногочисленные послушники, разбредясь по комнатам после занятий, не брезговали скрасить вечер байкой пострашнее. Учёба в таком заведении даже среди закоренелых священнослужителей считалась довольно скучным занятием, требующим немалой усидчивости. Что уж говорить о ещё не нагулявшихся юнцах, весь день томящихся за штудированием фолиантов. Множество легенд и слухов рассказывалось тогда при свечах, но мало кто воистину знал, что некоторые из них имеют реальное происхождение.
Над площадью пронёсся протяжный гудок. Народ возбуждённо заохал и засобирался – навьючив на плечи тюки, ожидающие поспешили к высоким дверям вокзала. За ними вовсю работали подъёмники, доставляющие пассажиров к посадочной платформе. Ещё не успели стихнуть последние отголоски гудка, как у лифтовых клетей началась жуткая толчея.
