Оазис в Ливийской пустыне,
IV
в. до н. э.
Ночью, когда изнурительная жара спала и в домах погасли последние огни, двое мужчин, один – рослый и крепкий, второй – тонконогий юнец, склоняясь под тяжестью самодельных носилок, вышли из ворот города. В свете убывающей луны серебрились льняные покрывала, в которые была завёрнута их ноша. Мужчины шли медленно, в полном молчании. Только песок тихо шуршал под их сандалиями.
Юнец про себя молился Исиде, рослый перебирал в памяти события минувшего дня.
Много недель их город полнился слухами. Войска фараона бились с захватчиками, но силы были неравны, а враг жесток. Из-под руки благочестивого Сенеджем-иб-Ра уходил город за городом, и в каждом чужаки оскверняли храмы и разграбляли сокровищницы. Говорили, что царь персов своей рукой заколол священного быка Аписа, а мясо его велел подать на пиру. Говорили, что наёмники из греков осквернили священные папирусы, а потом заставили жрецов платить за них непомерный выкуп. Многие слухи приносили с собой в заплечных корзинах беженцы, устремившиеся на юг в поисках покоя.
А воины персидского царя гнались за ними по пятам через зелёные поля и выжженную пустыню.
Чужеземцы пришли на рассвете. Город был сдан без боя, и за это его жителям была обещана жизнь. Но оставаться без положенной добычи захватчики не желали. Воздух наполнился воплями, стенаниями и проклятиями. Чужеземцы волокли из домов всё, что им приглянется: резные сундуки, полные одежд и украшений, ткани, кувшины с пивом и вином… Доставали хлеб из печей и сворачивали шеи гусям. Юных девиц ловили и волокли на поругание.
В тот горький час кто-то и взмолился о пощаде и обещал отвести врагов в храм Амона, обещая несметные сокровища, лишь бы грабежи прекратились. Но чужеземцы лишь посмеялись над жалким предателем и древками копий погнали его к святилищу.
Жрецы успели укрыться за тяжёлыми воротами, и тогда жадные греки повелели срубить старую финиковую пальму, дарившую людям свою тень и свои плоды многие годы, и сделать из неё таран. Но едва топор первый раз коснулся ствола, едва сок и щепа брызнули в стороны, жрецы отступились и выпустили к чужеземцам переговорщика, молодого Аменхора, знавшего греческий.
Он же разорвал на груди одежды и молил их не трогать храм, и его реликвии, и священные свитки. Греки с насмешкой отвечали, что не тронут богов и их реликвии, но возьмут себе золото, что принадлежит людям, и потребовали открыть ворота. Аменхор с мольбой отвечал, что сокровища эти принадлежат не людям, а богам и негоже людям разорять святые места, если не боятся они божественного гнева. На эти слова греки осыпали его градом насмешек, и тогда переполнилось печалью сердце молодого жреца, и он плюнул в лицо предводителю наёмников и поклялся, что скорее умрёт, чем пропустит чужеземцев в храм.
Тот смахнул с лица слюну вместе с клятвой и ударил Аменхора в живот, так что молодой жрец не смог дышать, и другие воины принялись бить его ногами, а он лишь прикрывал голову руками и повторял молитву Амону.
Храмовые врата вновь замкнулись, и тяжёлый засов с грохотом встал на своё место, а жрецы из-за стен осыпали греков градом проклятий. И тогда захватчики задумали нечто кощунственное. Они призвали к себе предателя, обещавшего провести их к дому Амона, и велели ему объявить во всеуслышание, что посадят непокорного жреца на кол, а тело его отдадут на съедение шакалам и грифам. И сделают то же с каждым, кто осмелится перечить их воле.
Аменхора связали, и наёмники отправились на поиски подходящего кола, чтобы совершить казнь.
К храму Амона потянулись люди, и одни умоляли жрецов открыть врата, другие, преисполненные решимости, были готовы пасть, защищая святыни, третьи предлагали грекам всё, что у них осталось, лишь бы выкупить приговорённого, но те были непреклонны.
