Красные не собиралась вести серьезного наступления, а только пытались немного выровнять фронт, оттеснив белых верст на десять, не больше. И сам командарм шестой армии, и его штаб поначалу даже не поверили, что противник, с которым они воевали полтора года, ни с того, ни с сего начал бежать, бросая оружие и технику.
Северный фронт уже не разваливался, он просто исчез, а двадцатитысячная армия белых откатывалась к Белому морю, даже не попытавшись оказать сопротивление Красной армии, насчитывавшей тысяч двенадцать.
К «Козьме Минину» – единственному ледоколу, откликнувшемуся на приказ Северного правительства вернуться в Архангельск – тянулись мужчины: военные и штатские, груженые чемоданами и мешками. Не видно было ни женщин, ни детей. Не было заметно и обер-офицерских погон, лишь штаб-офицерские да генеральские, а одежда штатских отличалась добротностью и шиком.
Это эвакуировались члены Правительства – министры и их секретари, заведующие отделами и товарищи министров. Эвакуировались высокие армейские чины, в первую очередь штабисты.
Казалось, судно уже накренилось на один борт и вот-вот перевернется. В суматохе не сразу заметили, что два морячка из команды «Минина» резко выскочили из трюма и сломя голову кинулись на берег, расталкивая толпу.
Но вот сходни убрали, и ледокол, перегруженный счастливчиками, начал спешно отчаливать от архангельской пристани. На берегу же еще метались люди, мечтавшие попасть на корабль. Среди них-то и были унтер- и обер-офицеры, их жены с детьми, простые люди, не желавшие оставаться с большевиками. Что же, в этом тоже нет ничего удивительного. Все люди разные, и кому-то коммунистическая идеология не по нраву.
Оставшихся на пристани оказалось гораздо больше, чем мог бы взять на борт «Минин», но они зачем-то кричали, махали руками и платками, словно надеясь, что ледокол одумается и вернется за ними. Нет, дорогие мои, не вернется, а вам теперь придется жить с нами, с красными, приспосабливаться к нашим условиям. Ну, или бороться с нами, если сможете.
А на берегу телеграфист, державший в трясущихся пальцах длинную бумажную ленту, уже зачитывал неудачникам сообщение Правительства: мол, вина за поражение лежит на всех вас, потому что вы заразились ядом большевистского разложения и не пожелали продолжить борьбу с большевиками.
В той истории «Козьма Минин» с остатками Северного правительства и верхушкой армии выйдет в Белое море, а там, узнав, что Мурманск уже захвачен взбунтовавшимся гарнизоном, ночью с выключенными огнями уйдет в Норвегию.
В этой истории ледокол до Мурманска не дойдет. Архангельское подполье, получив точные данные (еще бы им не быть точными), принял меры. Две адские машины, установленные в трюме, должны сработать ровно через пять часов с паузой в десять минут, увлекая на дно морское и Миллера, и всю компанию. Может, кому-нибудь повезет, а может, и нет…
Глава первая. Наши в городе
Говорят, в Архангельске в феврале двадцатого года творилось то же, что в феврале семнадцатого в Петрограде. Про столицу ничего не могу сказать, не видел, а вот про Архангельск, да, могу. Мне пришлось выступать и в роли свидетеля, и в роли активного участника событий.
Солдаты спешно создавали революционные войсковые комитеты, арестовывали своих офицеров, сдавали их под расписку в тюрьму, а сами разбегались по домам. Мелкие чиновники начинали объявлять забастовки, выражая свое неповиновение правительству, которого уже не существовало.
Бешеную деятельность развернули матросы. В первую очередь, на всех судах они подняли красные флаги, создали революционные комитеты, а офицеров, выказавших неповиновение, отправили под арест. Молодцы, что не выкинули своих командиров за борт, как это произошло в семнадцатом году, поберегли «золотопогонников» для революционного трибунала.
