Впередсмотрящий Джо Хьюз протер обрубком пальца глубоко посаженный слезящийся глаз, еще раз всмотрелся в линию горизонта и, растянув щербатый рот в радостной ухмылке, издал пронзительный свист.
– Парус! – закричал он хрипло, высовываясь из «вороньего гнезда». – Прямо по носу – парус!
Спустя несколько мгновений палуба 18-пушечного фрегата «Королевский охотник» задрожала от топота ног. Свободные от вахты матросы, шумно сопя и переговариваясь, устремились на бак. Самые нетерпеливые из них быстро взобрались на ванты, с которых, щурясь от яркого света, пытались разглядеть незнакомое судно. Тщетно! Поверхность океана, гладкая и блестящая, была усыпана мириадами солнечных зайчиков, от их бликов резало глаза и кружило головы.
Из капитанской каюты, опираясь на бамбуковую трость, вышел Билли Брэдли. При виде этого голубоглазого геркулеса с резко очерченным орлиным носом и тяжелым подбородком, покрытым темно-русой щетиной, матросы притихли и почтительно расступились. Капитан подошел к борту, взял у штурмана подзорную трубу, навел ее на горизонт, затем обернулся и бросил недовольный взгляд на мачты. Паруса обвисли, как белье после стирки; раскаленный отвесными лучами солнца воздух был совершенно неподвижен.
Прошло более двух суток с тех пор, как фрегат попал в полосу мертвого штиля и теперь, находясь во власти Гвинейского течения, дрейфовал на зюйд-ост, к берегам Сьерра-Леоне.
– Если к вечеру погода не изменится, – сказал капитан, обращаясь к Питеру Хилтону, штурману, – я, пожалуй, поверю в дурное пророчество Ингленда, обещавшего нам дорогу в пекло. В этой липкой духоте скоро нечем будет дышать, а накаленные солнцем якоря и пушки, кажется, уже начали плавиться.
Штурман, почесывая узловатыми пальцами обнаженную грудь и слегка покачиваясь на кривых ногах, философски заметил:
– Главное свойство морского скитальца – терпение, капитан. Нельзя быть нетерпеливым в присутствии двух великих стихий – моря и неба.
Билли Брэдли пробормотал под нос что-то невнятное, снова навел подзорную трубу на горизонт и, без всякой связи со сказанным выше, воскликнул:
– Черт! Судя по оснастке, это шлюп. Лежит в дрейфе, как и мы… Эй, трубач!
– Да, сэр! – отозвался один из судовых музыкантов, коротышка Саймон Блейк.
– Ну-ка, труби в свою дудку! Может, так удастся разбудить уснувшего лентяя.
Он, конечно, имел в виду ветер.
Матросы, томимые жарой и бездельем, одобрительно загудели, и вскоре над безмятежной морской пустыней раздались пронзительные звуки трубы. Решив, что Блейку одному с поставленной задачей не справиться, к нему присоседились Том Фитцджеральд, игравший на шотландской волынке, и барабанщик Теодор Грин по прозвищу Хромой Тедди (он действительно хромал на правую ногу, случайно простреленную во время охоты на диких свиней в лесах Эспаньолы[1]).
Как ни странно, примерно через четверть часа пропитанный влагой воздух пришел в движение, подул легкий ветерок, поверхность воды сморщилась от ряби, а затем по ней побежали небольшие барашки волн. Паруса забрали ветер, «Королевский охотник» вздрогнул, будто спросонья, заскрипел такелажем и, с мягким шелестом рассекая форштевнем волну, пошел левым галсом в сторону неизвестного судна.
– Так держать! – крикнул штурман рулевому.
Рулевой в ответ зевнул.
Вечером, сердито уставившись на феерическую панораму захода солнца в ореоле кучевых облаков, Хилтон сообщил капитану, что погода наверняка испортится. И действительно, когда солнце, не оставив времени для сумерек, свалилось с небосклона прямо в океан, ветер вдруг зашел и стал встречным. Он устойчиво свежел, так что к одиннадцати часам ночи пришлось уменьшить парусность и взять рифы. Судно стонало, сильно кренясь, и непрерывно сотрясалось при ударах вспененных волн, которые шли и шли зловещей чередой, поблескивая фосфоресцирующими гребнями.
