Все проходит
мне Христос свояк,
все приходит
на круги своя…
(Неизвестный поэт)
Я люблю понедельник. Люблю его за то, что он похож на азарт первой ставки, на приветственное рукопожатие, на чистый лист и петушиный крик на заре, на аперитив, на воинственный клич и сигнал к атаке. На первый раунд будущей победы, на публичный зарок воздержания, на дружелюбные объятия колеи и на гитару в предчувствие серенады. В нем сила и планы здорового пробуждения, сухость чистой кожи, запах свежемолотого кофе, энтузиазм увертюры, приподнятость напутственных речей, предстартовое волнение, тайна запечатанного послания. Он напоминает первый день в новой стране, первый тост, первый глоток вина и утро брачной ночи. Я люблю понедельник. При условии, что он добр ко мне.
Я люблю вторник. Люблю его за то, что он похож на хлопок раскрывшегося парашюта, раскат грома вслед молнии, на холодные закуски и второе посещение Парижа. В нем продуктивный жар углей и рассудительность новой жены, глянцевая влажность обнаженных отливом камней и основательность тишины после звука. Он напоминает второй горб верблюда, за который держатся, опираясь на первый, второй крюк в скале, ухватившись за который проверяют крепость первого, энергичную букву «б» в ответ на вопросительное «а», расторопность и цепкость банкетных мародеров. Я люблю вторник. При условии, что он честен со мной.
Я люблю среду. Люблю ее за то, что она похожа на привал, на перевал, на переносицу, на радугу, на шумную площадь в середине дня. В ней равновесие вопросов и ответов, равноудаленность вагона-ресторана, предчувствие будущей свободы, деловитая хлопотливость стюардесс в середине полета и радость от появления женщины в засидевшейся компании мужчин. Она напоминает окрепший шум дождя, ласковое обещание, голые изгибы за матовой занавеской душа, выжидательную улыбку циника, последний круг орла перед снижением. Я люблю среду. При условии, что в ней отсутствует подвох.
Я люблю четверг. Люблю его за то, что он похож на потертый воротник, покрасневшие глаза, заросшее щетиной лицо, на сезон дождей, затянувшуюся половую связь, на паутину в углах комнаты, капельки пота на лбу хирурга и на заскучавшего манекена. В нем нетерпеливый свист конокрада и гудок опаздывающего поезда, запах портящейся рыбы и вкус заплесневелого хлеба, уныние скучной пьесы, докучливость заигранной пластинки и глухое раздражение неспешной очереди. Он напоминает замедленную съемку, затянувшуюся осаду, задумчивого мула, запоздалое раскаяние, натужное дыхание и полночный стриптиз. Я люблю четверг. При условии, что он знает меру.
Я люблю пятницу. Люблю ее за то, что она похожа на прочитанную книгу, сдувшийся шар, остывающую кровать, изможденную роженицу, на стрелочника, загоняющего поезд в тупик, на паузу между кодой и овацией, на ленточку финиша и возвращение домой. В ней отложенный спрос на рвение и распущенные узлы нервов, стук вскинутых зрительских кресел и звон сбрасываемых оков, опустошительный шум сливного бачка, разрешение дантиста закрыть рот и отпущение грехов. Она напоминает день открытых клеток и закрытых дверей, брошенный мимо цели окурок и ослабевший полет стрелы, притупившееся чувство опасности и триумф догорающей звезды. Я люблю пятницу. При условии, что она не портит усилий предыдущих дней.
Я люблю субботу. Люблю ее за то, что она похожа на соловья в ночи, на созревшее яблоко, восход полной луны, опустевший город и остывающий хлеб. На предбанник сауны, на свободное падение, джазовую импровизацию, легкомысленный разговор, кружение вальса, на чистое белье, бутылку воды в жаркий день, а также предложение руки и сердца. В ней покой опавшего листа, иллюзия свободы, безвременье остановившихся часов, ленивая грация пробуждения, податливое гостеприимство дивана, перекличка детских голосов, тепло телефонной трубки, толчея минеральных пузырьков и пряный дух семейного обеда. Она напоминает смену часовых, распахнутые двери тюрьмы, вид с горы, послеобеденный сон тигра, остывший чай и растаявшее мороженое. Я люблю субботу. При условии, что она любит меня.
